повседневная суета, бесконечная текучка, мужской эгоизм, наконец...
— Это когда сунул, вынул и бежать?... Такие слова мне часто приходилось слышать ещё в детстве от более взрослых ребят.
— Вот видишь, ты всё знаешь, дружочек мой...
— Так значит, сегодняшний твой дружочек тебя не очень разочаровал?
— Ты был великолепен! Даже вопреки некоторым непонятным мне капризам.
Саша склоняется над ним и соединяет свои губы с его губами. Не прерывая этого поцелуя, Леонид поворачивается на левый бок, правой рукой, уже лежавшей на её лоне, начинает его пальпировать, а другой берёт ту её длань, что продолжала покоиться на его груди, и увлекает её вдоль своего тела вниз — к животу и дальше, пока та не натыкается на жалкие остатки его недавнего могущества.
«Дело не в размерах»
— А каким ты находишь этот предмет?
— Боже мой!... Как он неузнаваемо изменился!..
— Да, стал крохотным и жалким. А тогда, когда он гостил у тебя, было с чем сравнить?
— О чём ты говоришь! Конечно!
— И с кем же? С мужем или с его предшественником?
— Он показался мне таким большим и твёрдым... И никакого свободного, как ты говоришь, пространство...
— Ошибаешься.
— Зачем мне врать?
— Не о том речь... Согласен, что он заполнил всё твоё пространство. Мало того, я чувствовал, что ему даже чуть тесновато, почему и кончил так быстро... Кстати, ты не боишься забеременеть от меня?
— Да нет, судя по срокам мне, кажется, нечего сегодня опасаться.
— Прекрасно... Но вернёмся к моей змейке и твоему гнёздышку... Всё дело было в технике исполнения, а не в размерах... Перед тем, как она снова окажется у тебя в гостях, не пожелала ли бы ты наглядно убедиться, что ошибалась в оценках её достоинств?
— Не возражаю. Хоть сейчас... Интересно, поди, на змею взглянуть... Да что в такой тьме увидишь?
— Сейчас она, к сожалению, не ведает о твоём желании, ибо спит. Хотя нет, твои пальчики возвращают её к жизни... Прошу тебя, будь с нею построже!..
— Поласковее, ты хочешь сказать?... Да, и в кого же ты меня превращаешь?
— В кого?
— В проститутку!..
— Ну, на панель я тебя посылать не собираюсь, а поучиться кое-чему, повторяю, и у проститутки не мешает. Да где ж её взять?... Так что придётся нам ограничиться обменом собственным опытом... Расскажи, пожалуйста, мне что-нибудь интересное... Что, например, с тобой выделывает здесь, вот на этой постели, твой благоверный...
— Да нет уж... Мне как-то не с руки... Достаточно и того, что сейчас здесь вместо него ты... Я ещё и тебя, как следует не знаю, чтобы делиться с тобою другими вещами...
— Так бога ради! Я отнюдь не против, чтобы ты меня лучше познала... Кстати, а как там моя змейка?
— Кажется, действительно, ожила... Но не уверена, что она в том же состоянии, что была недавно...
— В смысле твёрдости, или в смысле размера...
— В последнем смысле...
— Что ж, придётся ещё раз доказать тебе, что дело тут не в размерах сближающихся органов, а в том, как они сближаются... Вот я перекидываю своё тело на твоё, ты раздвигаешь бёдра и приподнимаешь колени, я, как и в первый раз, возлагаю их себе на плечи и, наконец, ввожу свою змею в твоё гнёздышко... Причём, заметь, именно эта поза позволяет ей проникнуть довольно далеко, чуть ли не до самого дна, так что тебе представляется, будто она необыкновенной длины... То же самое можно сказать и по поводу толщины, то бишь ширины...
Смотри, вот я снимаю твои голени со своих плеч, но не опускаю, а оставляю их и бёдра тесно прижатыми друг к дружке перед собой, то есть максимально сужаю твой цилиндр, делая свой поршенёк для него более приемлемым... Оставить так?
— Угу! — только и произносит она, шумно задышав и вцепившись ногтями в его бока.
Второй заход оказывается гораздо более длительным по времени. И Саше кажется, причём один за другим несколько раз, что ею достигнут пик наслаждения. От переполнявших её острых ощущений хочется кричать. Но из опасения обнаружить свои, мнит она, животные чувства, приходится, стиснув зубы, сдерживаться. И тем не менее, выдержать эту сладостную пытку до конца не удаётся. Едва только его змея начинает выплёвывать бисер из своего зева, как она полностью теряет контроль над собой, всё её тело трепещет, а из гортани вырываются какие-то утробные звуки...
— Ну как? — только и спрашивает Леонид, отпустив её ноги, но всё ещё оставаясь на ней и в ней.
Саша долго мочит, обняв его за поясницу... И только после того, как он, наконец, выходит из неё и располагается на спине рядом, возложив, между прочим её ладонь на свой мокрый и липкий уд, произносит:
— Да-а!
— Что, да?
— Уж и не помню, когда мне в последний раз приходилось испытывать такое...
— С мужем?
— Если быть откровенной, то навряд ли... Хотя, конечно, всякое случалось и с ним, особенно в начале нашей супружеской жизни... Но чтобы... Нет, такое бывало только с первым моим воздыхателем... Но с ним — понятно. Об его отличительных особенностях я говорила. А ты, мой дорогуша, в этом плане мало чем отличаешься от него...
И вдруг, осмелев, легонько подбросив несколько раз на ладони предмет своей речи и как-то странно хихикнув, замечает:
— Вон он как быстро скукоживается, твой змеёныш...
— Да, он устал, взмок и весь в соплях, нуждается в отдыхе... Но ты особенно-то не позволяй ему скукоживаться...
— Может дать тебе салфетку или платок, чтобы вытереть его?
— Не обязательно... Лучше погладь его и мошонку, потряси их пальчиками... Вот так, молодчина!
— Молодцом был ты! Дай я тебя поцелую!
— Подлинным героем был мой змеёныш... Почему бы тебе его не поцеловать?..
— Нет, дорогой, подлинным героем был ты сам!... Ишь как сумел ко мне приспособиться!... Ты прав: дело, оказывается не в размерах, а в том, как... Разве это не твои слова? И разве не ты только что на деле доказывал их правдивость? Так что, не прибедняйся, пожалуйста!..
— Да я и не прибедняюсь... Но и забывать об инструменте негоже... Чтобы мы делали без него?... Потому-то его и следует холить и лелеять...
— А я что делаю?..
— Молодчина!... А вот взглянуть на него, ещё раз предлагаю, не желаешь?
— Это что, поможет?
— Кто знает?...
— Так всё равно темно, не видно ни зги...
— А ты зажги свет.
— Можно... Но для этого нужно выйти из постели...
— И что же? Ты боишься?
— Да.
— Чего?
— Что ты увидишь меня, в чём мать родила. Я всё ещё стесняюсь тебя...
— Неужели?
— Представь себе, стесняюсь!
Она и на самом деле стесняется предстать перед его взором во всей своей наготе, опасаясь, какое впечатление произведут на него её довольно обширная талия, низкий и малость отвислый таз, жировые складки на животе и бёдрах...
— Ну хорошо. Давай это сделаю я... Где выключатель?
— Лежи, лежи! Я сама...
Саша откидывает одеяло, спускает ноги на пол, идёт к двери, дёргает за шнур выключателя и кидается обратно к постели, где её, выпроставшись из-под одеяла и протянув к ней руки, ожидает Леонид:
— Какая прелесть!... Да не души ты меня так сразу в своих объятиях! Дай вволю налюбоваться тобой, совсем голенькой!
— Вот этого-то я и не хочу...
— Почему?
— Не помню уж кто, Бальзак вроде бы, советовал женщинам, которым уже за тридцать, не показываться мужчинам обнажёнными...
— Бальзак со своими советами давно устарел.
— Не скажи... Одно дело — юная дева с прямым станом, маленькой, но твёрдой грудкою и осиной талией, а другое... Кстати, о девушках... У тебя сейчас есть кто-нибудь?... Признавайся!
— Есть, даже целых две...
— Целых две!... И как же ты с ними управляешься?
— Никак! Та, которой я отдаю предпочтение и не прочь бы был на ней жениться, не пожелала бросить ради меня свою студенческую компанию, и если бы в последний момент я не созвонился с другой, то наверно встречал бы Новый год у себя дома.
— С мамой?
— Да нет, мама уехала в гости к родственникам.
— И ты, воспользовавшись этим, пригласил к себе эту вторую девушку?
— Нет... Сам Новый год мы встречали с ней у моих знакомых, и только под утро, здорово подогревшись вином и танцами, поехали ко мне домой...
— И там ты её... Это было первый раз у вас с ней?... Или вы уже...
— Ни то, не другое!... Ты не поверишь... Ей ещё нет восемнадцати, и как она была до того девственницей, так таковой и осталась...
— Ни в жизнь не поверю! Что же ты делал с нею, когда привёз к себе домой? Разговорами занимал? Как бы не так! И она, небось, знала, что там должно последовать...
— Ты права. Всё-то она знала и на всё, наверно, была согласна... Во всяком случае, едва мы приехали, я раздел её и уложил вместе с собою в постель. И там мы вовсе не спали...
— Представляю, что ты там выделывал с ней...
— Да, выделывал, но самого главного так и не сделал, оставил её в целостности...
— Отчего же, если она, как ты говоришь, на всё была согласна, не сопротивлялась?
— Ни о каком сопротивлении и речи не было. Она была со мной гораздо более покладистей, чем ты сегодня... Всё зависело от меня... А мне не захотелось доводить дело до логического конца.
— Странная прихоть... И с чего это вдруг?
— Наверно, потому, что, в отличие от большинства, предпочитаю ходить проторёнными путями...
— Ну. конечно, там надо ухаживать, возиться, а тут... Как это ты сказал: всунул, вынул и бежать!
— Наоборот. с зелёной девочкой всё проще: на её влюбчивость (чаще всего первую) накладывается ещё страшное любопытство... Гораздо больше приходится возиться с так называемой полудевой, уже попробовавшей запретного плода, но обжегшейся, брошенной соблазнителем, познавшей мучения аборта, ставшей с горя курить... Чаще всего она фригидна и, хотя любопытства к физическому сближению не потеряла, но боится его страшнее смерти... С тобой такого перед замужеством не было?
— Со мной?... Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Да потому, что это, к сожалению, удел многих.
— Ну тогда считай, что не миновал он и меня...
— Можешь рассказать подробней?
— Зачем?...
— Действительно, зачем?... Мы, кажется, отвлеклись этими разговорчиками от главного и более приятного дела... Как там мой змеёныш?... Что поделывает?... Не очнулся ли уже под воздействием твоих ласк?...

Трахнули замужнюю после корпоратива

Проживание с младшей сестрой в однокомнатной квартире

Моя ненасытная жена