сподручнее будет сделать.
— Изволь! Раз, два, три, четыре, пять, — вышел зайчик погулять!..
— О боже, да там ещё кальсоны?
— Кальсоны? Раз, два, три, — глазки свои протри! Где они? Там же, на полу...
— Хорошо, хорошо! Давай я пойду уберу всё это в шкаф. Подожди меня здесь.
— Надеюсь, ты вернёшься без юбки?
— Надейся, надейся. Только не замёрзни! Подкрепись чем-нибудь.
Немного спустя Саша возвращается на кухню. И, чтобы скрыть своё смущение, пытается вести себя, словно кафешантанная девица.
— Ну, как ты меня находишь? — спрашивает она, останавливаясь в дверном проёме и потянув за шнурок электрического выключателя.
Канунников, не скрывая изумления, которое можно было принять и за восхищение, уставляется на неё, представшую перед ним в свете зажёгшейся кухонной лампы: в чёрной комбинации, оттеняющей белизну плеч и рук, в чёрных же чулках; одна рука согнута в локте с повёрнутой вверх ладонью на уровне груди, другая на бедре, чуть приподняв подол, так что можно видеть узкую белую полоску между ним и чулком.
Громко вскрикнув, Леонид вскакивает со стула и кидается к ней. Но она, выключает свет и в наступившей вдруг темноте как-то неожиданно изящно и легко для её довольно полной фигуры ускользает от его объятий и направляется к своему месту за столом.
— Садись, Лёнечка.
— Почему ты выключила свет?
— Знаешь, мне всё же как-то не по себе. Так что давай немного выпьем!
— Давай! Наливаю... За дружбу и любовь!...
Выпили, закусили.
— Может быть тебе ещё чего-то хочется? Согреть борщ?
— Мне действительно кое-чего хочется, но не борща.
— А чего?
— Тебя!...
Обняв её одной рукой и приклеив к её рту свои губы, он другой рукой берёт её ладонь, возлагает к себе на колени и ведёт выше. Но едва эта ладонь касается того, что было под трусами, Саша отдёргивает её.
— Ты чего?
— Стыд-то какой, — то, чем мы занимаемся... Хорошо, что уже темно, и ты не видишь моего лица...
— Твои чувства, милая, мне понятны. Именно поэтому я, ты сама видишь, не форсирую событий, не предлагаю тебе уже сию минуту, прямо тут приступить к тому, чему, надеюсь, всё же время наступит... Ведь мы же только что выпили за любовь. Не правда ли?
— Да, но...
— Вот именно... Учитывая это твоё «но», я не настаиваю даже на том, чтобы мы занимались предварительными, как я их называю, любовными играми и ласками не во тьме кромешной, как ты, вижу, предпочитаешь, а при ярком свете, как это я люблю делать.
— Ты хороший, замечательный! Я вижу это. Спасибо!
Саша всем телом льнёт к нему и опять предаётся его поцелуям и ласкам. Но едва только он ещё раз кладёт её ладонь к себе на трусы, она снова её отдёргивает.
— Но почему? — взмаливается он.
— Стыдно же, говорю... Копаться в чужом белье... фи!
— Так давай снимем бельё! И моё, и твоё...
— Ты думаешь, что тогда мне станет менее стыдно? Не уверена.
— Давай попробуем!
— Не надо!... Умоляю!... Ведь ты же хороший!..
— Да, покладистый, может быть, даже не в меру.
— Нет, нет. Всё в меру, уверяю тебя!
— Ну хорошо, тебе стыдно убедиться собственными руками, в каком я напряжённом состоянии нахожусь. А мне вот не стыдно проверить, какая у тебя температура и влажность там...
Протянув руку ей под подол комбинации и далее под трусики, Леонид начинает перебирать пальцами её срамные волоски... Так как это уже не первое прикосновение к ним, Саша не находит нужным протестовать и сопротивляться.
— Интересно, какого они цвета? — любопытствует он.
— Рыжие, дурачок!... Доволен?
— Правда? Не обманываешь?
— Хочешь, чтобы я тебе разрешила убедиться в этом воочию?... Ну и нахал! Не дождёшься...
— Надеюсь всё же, милая, что ты не всегда будешь так категорична... А пока позволь мне поцеловать тебя... Где твои губки?
— Вот они, в твоём полном распоряжении...
После некоторого молчания, вызванного затяжным поцелуем, она признаётся:
— Как это у тебя хорошо получается! Особенно, когда наши языки находят друг друга и начинают...
— Повторим?
— Угу!..
Пальцы его тем временем, наигравшись в волю руном на лобковом выступе, двигаются дальше. Саша инстинктивно сжимает бёдра, но тут же раздвигает их, причём гораздо шире, чем они находились прежде. И тут же ощущает, как его палец проникает во врата её плоти.
— Ба, да там, милочка, уже довольно влажно... Трусики не жалко? Может быть, снимем их?
— О, господи! Дались тебе эти трусики!..
— Не трусики мне дались, а те твои губки, которые несправедливо называют срамными и приласкать которые мне как раз и мешают эти чёртовы трусики!
— И ты думаешь, что от них так-то легко избавиться? Там целая система защиты..
— Понятно, словно у атомного реактора... Вот пояс с подвесками, а к тем крепятся чулки...
— Да, броня крепка...
— Но и пальцы наши быстры. Вот уже один чулок отстёгнут, вот другой... Позволь стащить их аккуратно вниз...
— Ну, если только, аккуратно, чтобы не порвать...
— Вроде бы, не порвал...
— Да, в искусстве раздевания ты делаешь несомненные успехи... Надо же, снял, не причинил боли и, кажется, не порвал... Не то, что с лифчиком и юбкой!...
— К лифчику мы, полагаю, ещё вернёмся... А пока можно взяться и за трусики... Помоги мне, приподними одно бедро,... затем другое... Вот так... Пусть там на полу поваляются, а мы займёмся более приятными вещами... Не правда ли? Осадчая только ещё сильнее прижимается к нему и впивается ему в губы... Внизу у неё всё полыхает от прикосновений и трения его пальцев. Таз непроизвольно задвигался. И чем дальше, тем энергичнее. А ладонь, в третий раз настойчиво пойманная им и приведённая к его причинному месту, так там и остаётся. Причём пальцы её не долго остаются безучастными к такому соседству, немного погодя они довольно робко пробуют теребить через ткань трусов его напряжённую плоть, а потом осмеливаются знакомиться с нею и более детально...
Мысль, что не пора ли уже выкинуть белый флаг, приходит тут ей в голову. Но, оказывается, для того чтобы сдаться, тоже нужна смелость, а она уже вся израсходована на согласие избавиться от юбки. К тому же, о какой капитуляции может идти речь, если никаких ультиматумов до сих пор так и не последовало?
И далось же ему это — «не форсировать событий»!... Пора бы уж!... Чего ждёшь ещё, дружочек?
Когда его то ли указательный, то ли безымянный палец задвигался уже в самой глубине её женского естества, Саша делает резкое движение назад, тянула Леонида за кисть руки и, освободившись от чрезмерно назойливого перста, неожиданно для самой себя предлагает:
— Хочешь, сниму бюстгальтер?
— Ещё бы! Но прежде неплохо бы избавиться от комбинации. Давай помогу... Так...
— Снимай и ты свою майку.
— Снимаю... Теперь показывай, в чём секрет.
— Смотри, глупыш, застёжка-то спереди! — смеётся она. — Вот, видишь?
— Погоди, погоди! — хватает он её за кисти рук, уже приготовившихся расстегнуть злосчастную застёжку. — Я сам!
Щёлк! И Леонид, взяв ладонями ставших вдруг свободными полушария, погружает в них своё лицо и покрывает их поцелуями.
Капитуляция.
Сладостная истома охватывает Сашу от затылка до кончиков пальцев на всех конечностях. Лицо пылает и становится влажным. Равно как и плоть, куда снова устремляются его пальцы. Пройдясь по срамным губам, они легко проскальзывают в прикрываемое ими отверстие, прогулявшись там вволю, возвращаются назад и, нащупав горошину клитора, принимаются усиленно тереть его. Заохав и заахав, она уже сама находит его член и, просунув ладонь под трусы, судорожно сжимает его в кулаке.
— Что ты чувствуешь? — шепчет он ей на ухо.
— И ты спрашиваешь?
— Да.
— Что, что? Концы вот-вот отдам!... Всё, с меня хватит!
Саша решительно отдёргивает его руку и поднимается со стула.
— Пойдём, милый, в спальню.
Леонид вскакивает и, взяв её за руку, А оказавшись там, спрашивает:
— Где тут свет зажигается?
— Зачем? Обойдёмся без него! Зайди с той стороны кровати и помоги мне свернуть покрывало...
— Пожалуйста... Правда, кто-то недавно решительно заявлял, что супружеская постель только для супругов...
— Какой же ты противный!... — восклицает она, ныряя под одеяло. — Сейчас ты и будешь моим супругом... Иди же!... А то замёрзнешь... Или уже не хочешь?..
— Хочу, но боюсь, — отвечает он, тем не менее приподнимая край одеяла и укладываясь рядом с ней.
— Боишься? Чего же?... О, да ты никак всё ещё в трусах? Не мешают?
— Мешают, конечно, но сейчас не будут, снимаю... Но не о том собираюсь сказать тебе... На мягкой постели, под тёплым одеялом, возбуждённый до предела... Протяни руку и убедись! Не правда ли? Так вот, в таком пограничном состоянии не успею войти в тебя, — а я, чувствуешь, вхожу! — в такую мягкую и аппетитную — как сразу (раз, два, три, четыре, пять), дабы зайчик в виде некоей струи не выбежал из меня погулять раньше положенного, вынужден выйти...
— Зачем ты это сделал? Я же сказала, будь моим супругом!..
— Я и хочу им стать, но хорошим, таким, чтобы и тебе доставить максимум удовольствия, чтобы ты осталась довольна мною. Однако боюсь, что здесь и на тебе, я тут же кончу... Я-то своё удовольствие получу. А ты? И придётся тебе ждать, когда я восстановлю свои силы...
— Да что ж с вами, мужиками, делать?... Такова уж, наверно, наша бабская доля, давать вам всё, мало что получая взамен... Но мне всё равно приятна близость с тобой... Знай это, милый, и продолжай своё дело...
— Тебя это устраивает? Пожалуйста, я возвращаюсь...
— Иди ко мне, мой сладенький!... Я только этого и жду... Вот так! Как же хорошо!... Ну, ну, чего остановился?
— Так надо... Сил нет сдержаться, а мне всё же не хотелось бы так вот сразу кончить... Давай, милая переждём малость... И тем временем послушай меня, я плохого предлагать не буду... Может быть всё же лучше будет, если мы выберемся из этой шикарной постели, разместимся на чём-нибудь твёрдом, на стуле, например, или на полу, или в ванной, наполненной тёплой водой?
— Ты что, рехнулся?...
Она выскальзывает из-под него, садится и с недоумением повторяет его слова:
— На стуле, на полу, в ванной!... И как ты всё это себе представляешь?
— Я знаю несколько поз,

Трахнули замужнюю после корпоратива

На море обменялись мамами

Как моя жена у пацанов велосипед забирала...