чего ему было нужно от вас?
— Да чаще всего приходил с утра и просил дать ему что-либо такого, чтобы не спать.
— Хм, он действительно часто жаловался на то, что опять не выспался. И как же вы его выручали?
— Давали кофеин, одну, а порой и две ампулы. И он тут же становился свеженьким как огурчик. Да что кофеин? Попросил бы ещё чего-нибудь, не отказали бы...
«Я бы, наверно тоже», — молча согласилась тогда с ней Осадчая.
А сейчас, выбравшись из ванной, она вытирается насухо полотенцем и прихорашивается перед зеркалом.
Надо было бы сходить в парикмахерскую и сделать причёску, но вчера это могло вызвать ненужные вопросы у мужа, а сегодня уже поздно. Да, личико особой привлекательностью не отличается, кожа отнюдь не атласная, щёки малость одутловаты и дрябловаты... Подпудрить их что ли немножко?... Теперь чуточку подведём ресницы и брови... Покрасим губы, опять-таки чуть-чуть... Другое дело — груди, тут есть что посмотреть.
Взяв их обеими руками, она с некоторым удовольствием рассматривает, как они отражаются в зеркале. В анфас и в профиль. Да, всё-таки, пожалуй, тяжеловаты и потому малость отвисают... Ну ничего... Зачем придумали бюстгальтер? Где он?... Ага, вот... Примерим...
А может быть без него обойтись? Нет, в нём выглядишь вроде бы лучше, эффектнее... Да и лишняя линия обороны не помешает... Кстати, а где мой новый лифчик, купленный на Новый год, такой же чёрный, но с застёжкой спереди?
Осадчая направляется в спальню, роется там в одёжном шкафу, находит новый бюстгальтер и водружает его на себя. Дальнейшее одевание происходит здесь же, в спальне, перед большим зеркалом в стенке шкафа. Трусы — вот эти. То же чёрные... Хм, талия, конечно, не осиная, да и живот не украшает... Но ничего, мы всё это стянем поясом с подвязками для чулок. Где-то тут был такой, что после последней беременности не надевался — мал стал... Вот он... Так, теперь затянемся... Ох, глаза на лоб лезут. Но ничего, потерпим... Чулки... Какие лучше? Да то же, пожалуй, чёрные... И чёрную же комбинашку... А сверху что? Может быть новое зелёное платье? Так... Мне нравится... А как оно будет смотреться другими глазами? Не слишком ли обтягивает? Особенно живот и бёдра... К тому же и вырез спереди чересчур большой, верх комбинации виден... Нет, пусть будет вот эта кофточка — шёлковая, тёмно синяя и с высоким воротничком.
И юбка — из плотного материала и длинная... Так, прекрасно... Теперь надо побрызгаться духами и можно заняться столом.
Прелюдия.
Но накрыть стол на кухне, как следует, не успевает. Раздаётся звонок. Забежав на секунду в спальню и бросив последний взгляд на своё изображение в зеркале, Саша направляется открывать дверь квартиры.
— Это вы, Леонид Михайлович?... Входите... Рада вас видеть!
— Здравствуйте, Александра Петровна! Явился, не запылился.
— Раздевайтесь, пожалуйста, снимайте пальто и шапку, вешайте сюда... Нет-нет, ботинки снимать не надо. Проходите на кухню. К сожалению, я не успела накрыть на стол, будете помогать мне... Не замёрзли?
— Да на улице тепло...
— Тепло? Градусов семь было утром, когда я выходила из дома.
— Ну а сейчас, наверно, около пяти.
— И всё же... Зима ведь... Так что сейчас отогреем вас. О, да вы с бутылкой! Открывайте её, а я сейчас закончу готовить закуску. Вот рюмки, наливайте пока... Рюмки, правда, маленькие. Может, вам побольше поставить?
— Пусть будут эти, одинаковые. Какой прелестный стол! Какая может быть ещё закуска?
— Сейчас, сейчас, вот ещё колбаски нарежу... Вот так, на первый раз, наверно, хватит.
— И не только на первый. Садитесь, пожалуйста, коль меня усадили, и приступим к сугреву. Ну, что, поднимем рюмки? За что пить будем?
— За встречу.
Чокаются. Леонид выпивает залпом, запрокинув голову. Саша лишь пригубила, поморщившись.
— Чего это вы?
— Не могу... Не люблю её.
— Понимаю. Когда-то и я предпочитал ликёры сладкие, вина лёгкие. Да и сейчас глотаю водку с некоторым содроганием... Так что берите пример с меня, опрокидывайте её, проклятую, разом. Следующая пойдёт легче... Вот так, молодцом!
Саша чуть было не поперхнулась, сразу же хватается за вилку и начинает ею отправлять в рот всё, что было на столе: солёный огурчик, квашеную капусту, салат, колбасу.
— Ух, пронесло, вроде. Ну что ж, будь по вашему, давайте повторим... Наливайте...
Глаза её загораются отчаянной решимостью.
— Действительно, вторая оказалась не такая противная, как первая.
— Бог троицу любит, — напоминает Леонид, снова наливая в рюмки. — Эта, вот увидите, проскочит, как миленькая.
— Да с вами алкоголичкой станешь... — Не станете.
— И чему только вы меня учите?..
— Я?... Учу?... Да это мне в пору у вас чему-нибудь научиться...
— Намекаете на то, что я старше вас?
— Боже упаси!... Намекаю на то, что вы женщина замужняя, опытная...
— Ой, ой!... Умею капусту рубить, огурцы солить... Пробуйте пожалуйста!
— И на самом деле вкуснятина, пальчики оближешь!... Но я не о том...
— Угощу и борщом, если до этого дойдёт дело. Вчера готовила.
— Для себя одной? Или...
— Или!... Мужа на дорогу им кормила.
— Он в дороге?
— Да.
— Дальней?
— Дальней...
— А дети? Их у вас, насколько я помню, двое мальчишек...
— В лагере... Завтра возвращаются... А пока их никого нет, я бы с удовольствием кое-чему поучилась бы у вас... Вы так прекрасно танцуете...
— С превеликим удовольствием! Музыка есть?
— Не ахти какая, но сейчас будет. Идёмте.
Саша берёт его за руку и ведёт в детскую.
— Нет, здесь нам будет тесновато... Но ничего. Только радиолу надо принести из спальной. Хорошо?
Они направились туда.
— Вот она, на секретере стоит. Поднимите?
— Поднять-то подниму. И донесу. Но стоит ли? Где её там устанавливать? А здесь она уже стоит и, как я вижу, подключена к сети.
— Но здесь совсем уж тесно... Видите: кровать двуспальная занимает добрую половину площади, шкаф платяной и шкаф книжный, секретер, стулья...
— А мы стулья вынесем и место освободим!... Где пластинки?
— Пластинки так себе. Но танго найдём. Вот, пожалуйста.
Заиграла музыка. Парочка заскользила ей в такт.
— В тесноте, да не в обиде, не правда ли? — спрашивает она, заглядывая ему в глаза.
— Вот именно! Можно и ещё теснее, если вы не против...
Не получив ответа, он положил её правую руку себе на плечо, а свою левую протянул ей за спину и крепко прижал к себе.
— Ох, я, кажется, совсем пьяна, ноги путаются, не могу угодить вам в такт. Вы, наверно, про себя ругаете меня, такую неуклюжую. А я вспоминаю, что вы выделывали тогда, 8 марта, с нами у Родиной.
— Что же я такого выделывал с вами?
— Будто не помните?
— Почему же, помню: например, дерзнул руками убедиться, насколько великолепна ваша грудь... Вот так...
И точно также, как тогда, тепло от его дерзкой ладони заполняет её грудь и разливается по телу. И точно также она прижимает запылавшее лицо к его плечу, и точно также чувствует прикосновение его губ к своей щеке, а потом к мочке уха и шее.
Но тут музыка кончилась. Саша размыкает его объятия.
— Жаль, что так быстро, — произносит Леонид. — А долгоиграющих пластинок у вас нет?
— Нет, но я сейчас поставлю другую.
Саша направляется к радиоле, а он за ней, и пока она выбирает новую пластинку и ставит её на проигрыватель, просовывает свои руки ей подмышки, обхватывает уже обе груди и легонько целует шею у затылка.
— Щекотно, — вскрикивает она и вырывается из его объятий. — Давайте лучше танцевать.
На этот раз Саша прижимается к Леониду животом, а грудь и плечи откидывает назад. В устремлённых на него глазах блуждают весёлые огоньки любопытства: мол, что же последует дальше?
А дальше Леонид нагибает голову и припадает своими устами к её устам. Так они, слившись в поцелуе, и танцуют, вернее, топчутся на одном месте в такт музыки, пока эта музыка играла. А когда она кончается и они вынуждены оторваться друг от друга, он предлагает:
— Может быть, присядем?
И, как бы приглашая, кладёт руку на постельное покрывало. Какой-то момент Саша стоит в нерешительности... Согласиться? Нет, ни в коем случае! Весь хмель, а вместе с ним и бесшабашность куда-то улетучиваются.
— Нет, — как-то не очень уверенно возражает она и принимается объяснять: — Супружеская постель не для того существует... Отнесёмся к ней с должным почтением... И вообще, не пора ли вернуться к столу?
Они возвращается на кухню и усаживаются снова за стол. Канунников наполняет рюмки. А Саша, взглянув на него — задумчиво молчащего и, как ей показалось, несколько потерянного, да и сама теперь сожалеющая о том, что не слишком ли резко отклонила его авансы, решает исправить свою оплошность, предложив:
— Давайте выпьем на брудершафт... А то что мы всё на «вы» да на «вы». Идёт?
— Идёт! — с радостной готовностью соглашается гость.
Сдвинув стулья, чокаются, целуются, выпивают, и, чуть закусив, возобновляют ласки. Поцелуи прерываются только для того, чтобы дать возможность глотнуть воздуха. Руки же его, не ограничиваются теперь только обследованием её груди, а спускаются на талию и бёдра, поднимаются к животу, возвращаются к бюсту. При этом пальцы нащупывают пуговку на блузке и пытаются расстегнуть её.
— Ой, что это вы? — схватывает она его за эти пальцы.
— Во-первых, не «вы», а «ты». А во-вторых, почему нельзя взглянуть на то, что там?
— Не слишком ли много и сразу вы хотите?
— Опять «вы»! Придётся повторить тост на брудершафт!
— Да уж, прости, придётся...
— Итак, мы друзья, не правда ли?
— Да, дружок. Можно я так буду тебя называть?
— Можно, подружка. Но, насколько я знаю, друзья ничего друг для друга не жалеют... А тут, выходит, жалко позволить расстегнуть блузку...
— Погоди! Речь, вроде бы, шла только об одной пуговице. А теперь давай тебе все?
— Значит жалко?
— Жалко не жалко, а ты безжалостный!
— Безжалостный — это когда никого не жалко, даже подругу, или ничего не жалко, даже для друга?
— Пожалуйста, не пудри мне мозги!... Дело не в жалости, а... Не знаю, как точнее выразиться...
— А мне вот ничего для тебя не жалко... Чего расстегнуть, с чем расстаться? Скажи только!
При

Зачёт. История вторая

Инцест отца и дочери

Проживание с младшей сестрой в однокомнатной квартире