губами одну.
Маша захныкала:
— Ой-ей-ей… ааааа! Аааааа!..
Костя теребил языком сосок, как струну. Тряска была такой бешеной, что сиська едва держалась во рту.
— Мммммммм… — вдруг взревел он, не размыкая губ, и сдавил мертвой хваткой Машины бедра.
Его член рвался, толкался и заливал ее новыми, новыми, новыми струями спермы, сладкой и жгучей, как пунш, если его лить прямо в горло…
— Оооууух…
— Ааааааа…
Маша лежала на нем и дышала ему в шею.
— Ты… кончила?
— Неееееет… но было таааааак…
— Давай я тебе сделаю… ну… это…
— Нет!
— Почему?
— Не надо. Не смотри туда…
— Ну как же? Я ведь только что тебя там…
— Неееееет!
Но Костя уже разворачивал ее. И застыл.
—… Ну вот. Я же говорила!
— Что это?
— Неважно. Шрамы.
— Шрамы? Тебе делали операцию?
Маша помолчала. Потом спросила:
— Это очень ужасно?
— Ну причем тут?… Расскажи.
Она молчала.
— Расскажи! Что с тобой было?
Маша вздохнула:
— Ладно. Сам напросился. Пять лет назад меня изнасиловали. Трое. А потом они меня… Они взяли большой нож и отрезали мне… тут, — Маша тронула пальцем огромные рубцы, темневшие на месте половых губ, больших и малых. — Я все чувствовала. Я кричала, как резаная… потому что и была резаная. Они разделывали меня, как тушу. Потом они отрезали мне пальцы. Вот… — она скинула туфлю, подтянула ногу, и Костя с ужасом увидел, что на ступне нет половины пальцев. — Ломали, потом резали. Потом стали рвать мне волосы. Захватывали вот так — Маша намотала прядку на пальцы, — и рвали. Тоненько брали, чтобы уж точно наверняка… Потом я ничего не помню. Помню только больницу. Я истекла кровью, и меня еле спасли…
Она говорила глухим голосом, как из-под подушки.
— С тех пор я ни с кем… ну, ты понимаешь. Считай, ты мой первый мужчина.
Костя сидел, как каменный.
Потом вдруг упал на Машу и стал целовать ее, давясь слюной и слезами:
— Маша… Машенька… Теперь я всегда буду с тобой… Теперь тебя никто никогда не обидит… Никто… никогда…
***
Утром, когда они шли к метро, им преградили дорогу двое.
— А? Что ты нам вчера хотел сказать? А? Не слышу! — вопрошал один Костю, сдавив ему шею.
Тот хрипел и пускал пузыри.
Второй подошел, размахнулся…
Внезапно все опрокинулось. Горло расперло кашлем, в глаза ударило солнце и голубое небо…
«Мне врезали в челюсть, и мне не больно?», думал Костя… и вдруг понял, что ударили не его.
Держась за горло, он поднялся с травы.
— Вот тебе! — Машин кулак снова и снова влетал в рожу амбалу, упавшему на траву. — И тебе! — добавила она Костиному обидчику.
Оба любителя музыки валялись, как груши, хлюпая расквашенными носами.
— Хоть лежачих и не бьют, но… Костик, Костинька, ты как? — она подбежала к нему. — Они не сильно тебя?… Пойдем, мой зайчик…
Костик смотрел на нее, не двигаясь с места.
— Что? Я чемпионка Москвы по тайскому боксу, разве я не говорила тебе?… В наше время надо быть сильной. Вот тогда еще вышла из больницы — и сразу на курсы… Москва слезам не верит. Пойдем!
— Но… — Костя поплелся за ней, оглядываясь на лежащих амбалов. — Но… А вчера, у метро…
— Аааа… Так то Васюх с Шамилькой, одноклассники мои. Нормальные пацаны, никогда не приставали… Манеры у них, правда, не дворянские… Ты их сильно впечатлил. Понимаешь, они хоть и нормальные, но все хиляки. Я ведь знаю их, как облупленных… А ты — первый настоящий мужик, которого я встретила в своей жизни. И теперь я тебя никуда не… Зеленый! Бежим!

Банщица

Последнее лето в деревне

Случай на даче с тетей