в армию, я впервые надел солдатскую форму. Потом, конечно, освоился в ней, перестал ее замечать, но на первых порах постоянно ее на себе чувствовал и себя уже чувствовал как-то по-иному. Конечно, я тогда еще не был солдатом, а был «салагой», маменькиным сынком, переодетым в солдата. А вот когда я действительно стал солдатом, тогда и солдатскую форму на себе не чувствовал, она стала частью меня, а я – частью ее. Этот закон инстинктивно женщины знают с рождения. Каждая хочет быть красавицей и знает, что для этого надо быть красиво и модно одетой, причесанной и накрашенной. Но одежда не просто украшает внешность женщины, она меняет ее ощущение самой себя, дает возможность чувствовать себя красавицей. Когда ощущаешь на себе красивое, но чужое для твоего тела платье, ты еще не красавица, а вот когда перестанешь его замечать, когда платье станет тобой, а ты – платьем, вот тогда ты действительно внутренне станешь красавицей.
Итак, благодаря девчоночьей одежде, я стал неизвестно кто, мальчик плюс еще что-то. Конечно, это я сейчас, осмысливая тот давний свой опыт, так формулирую. Тогда же просто чувствовал на себе непривычную для тела одежду, одновременно дискомфортную и странно приятную, и из-за этой одежды не знал, куда себя девать. Включил телевизор — и выключил, там не показывали ничего детского. Сестра, сидя в кресле возле письменного стола, читала толстую книгу. Послонявшись из угла в угол, я от нечего делать тоже взял книжку и сел за письменный стол. Таня посмотрела на меня удивленно, но ничего не сказала. Я стал читать «Записки школьницы», потрепанную Танину книжку, которую она не раз перечитывала, когда была в моем возрасте, и мне неожиданно стала интересной жизнь моей сверстницы – девочки Гали:
«Сейчас я учусь в пятом классе и скоро перейду в шестой. А в шестом никто вообще не может быть слишком глупым. Хотя, конечно, среди мальчишек встречаются довольно неразвитые. Вовка Волнухин, например, дёргает постоянно девочек за косички. Ну а разве можно назвать умным или развитым мальчишку, который устраивает глупые развлечения с чужими косичками?»
Но читать долго у меня не было привычки, я скоро стал уставать и двадцати минут не выдержал. Я оторвался от книги и стал смотреть в окно. «Пацаны» во дворе играли на катке в хоккей, слышны были их голоса, шуршание коньков об лед и стук шайбы по доскам хоккейной коробки. Кажется, тогда, глядя на «пацанов» на улице, я впервые почувствовал, что они – это одно, а я – уже что-то другое. Я повернул голову от окна и поймал на себе Танин взгляд. Она смотрела на меня пристально и пытливо, словно хотела разгадать какую-то загадку.
— Слушай, — сказала она серьезно, — А тебе ведь нравится быть девочкой.
— И ничё не нравится, — я хотел по старинке сказать сестре какую ни будь грубость, но что-то мешало мне это сделать. Оскорбительные, обидные слова не шли на язык.
— Нравится, — сказала сестра уверенно, — я ведь вижу. Ну, не буду, не буду, — примирительно добавила она, видя, как я смутился.
Вообще-то, она была права. Сколько ни притворяйся, сколько ни прячься от себя самого, а мое новое состояние все больше и больше мне нравилось. Никогда еще в своей жизни я не испытывал такого удовольствия и не подозревал, что такое вообще в жизни бывает. Женская интуиция Таню не подводила.
— Подожди-ка, — она, отложив книгу, подошла ко мне, приподняла мое лицо за подбородок и пальцем поправила что-то возле глаз. – Да подожди ты, не вертись. Вот здесь размазалось.
Отстранилась, посмотрела, чуть наклонив голову влево, на мое лицо, улыбнулась – не обидно, а мило, любовно:
— А тебе идет макияж. У тебя глаза красивые. Я и не замечала, что они красивые.
— И ничё не красивые, — буркнул я, весь покраснев от ушей до пяток.
— Ладно, не сердись, — в тоне ее голоса слышалось: «Ну чего ты смущаешься, дурачок!» — А все-таки жалко, что мужчинам нельзя краситься.
В это время мама зачем-то с кухни позвала Таню, и она вышла из комнаты. Оставшись один, я подошел к шкафу, открыл его и посмотрел на свое лицо в зеркало на обратной стороне дверцы. Таня была права, с косметикой лицо и вправду стало красивее. Никогда раньше я не интересовался своей внешностью, в зеркало смотрел редко, даже причесывался на ощупь, а на фотографиях себе не нравился. Впервые в жизни я смотрел на свое лицо, обрамленное нарядной косынкой, с удовольствием, любовался глазами, губами, русой косой, лежащей на груди с двумя холмиками, рельефно проступающими под школьным фартучком. Впервые я не просто смотрел на себя в зеркало, а по-девчоночьи «вертелся» перед ним, поворачивался и так, и эдак, сделал книксен, как видел в кино — раздвинул в стороны подол платья, скрестил ноги и слегка присел, наклонив голову вниз. Потом выпрямился – и ахнул: в зеркальном отражении я увидел Таню, стоящую прямо за моей спиной. Я так увлекся, что не заметил, как она вошла. Какой ужас! Как ой позор! Что же сейчас будет?!
Возникла пауза, немая сцена. Вдруг Таня ласково обняла меня сзади за плечи, приблизило свое лицо к моему (я почувствовал ее легкое дыханье) и своими мягкими влажными губами поцеловала меня в щеку. Потом, так же не говоря ни слова, тихо вышла, оставив меня потрясенным.
Когда на следующий день в школе приятели спросили меня про Танины трусики, я сказал, что не было возможности их взять, и поэтому не смог их принести. Но я соврал, на самом деле я их принес, только не в портфеле. На самом деле они были… на мне, под мальчишечьими брюками. Поскольку в понедельник мое наказание кончилось, я снова был утром до школы в своей одежде, но, когда собирался в школу, у меня возникло желание надеть их. Никто меня не заставлял, не принуждал под угрозой ремня, и все же я их надел. Я и раньше совершал что-то не положенное, запрещенное, но то было мальчишеским баловством, и было обидно, когда попадался, но уж никак не стыдно, наоборот, я чувствовал себя героем, «крутым», как сейчас говорит молодежь. Но этот мой поступок не был «крутым», он был стыдным, таким перед пацанами не похвастаешься. И все же я надел их, и от того весь школьный день не был томительным и нудным, как всегда. Под оболочкой школьной рутины сладко и волнующе светился маленький огонек не знакомой раньше радости. Я сидел на уроке и, как гурман наслаждается вкусным блюдом, смаковал ощущение трусиков на своем теле.
Я был в них и вечером дома, в них же лег спать. Лежа в постели, я гладил свое тело в плотно облегающих трусиках, живот, мальчишечью «колбаску», яички, вспоминал вчерашние ощущения девичьей одежды на своем теле и свой одевиченный облик в зеркале, и «колбаска» снова стала твердой и в ней пробудилось приятное зудение. А потом стало происходить небывалое: зудение стало нарастать, я заметался в постели, не понимая, что со мной. Волнение становилось все больше, все сильнее, беспокойнее и слаще.
Так бывает перед грозой, когда вдруг среди ясной, спокойной погоды вдруг возникнут тучи, тяжелые, как коровье вымя, полное молока, и на сердце станет и тревожно, и радостно от ожидания разрядки накопившейся энергии, и заноет в груди от нетерпения: «Ну, когда, ну когда же? Вот сейчас, вот… ну же! – Нет, еще рано…». И вдруг озарятся небо и земля на мгновение ослепительным белым светом, расколется пространство от взрыва сконцентрированной до предела энергии и хлынет из вымени-тучи вырвавшаяся на свободу влага. Так и из моего набухшего до предела члена под сверкание молнии и выстрел грома вдруг что-то полилось, полилось… Ой, что это со мной?! – И вдруг все успокоилось, стало легко и захотелось полежать, отдохнуть… Член утратил твердость, стал вялым и мягким, обычного размера, словно воздушный шарик-«колбаска», из которого выпустили воздух.
То был первый мой оргазм. Конечно, у меня уже бывали утренние поллюции во сне, и я просыпался в мокрых трусах, но это было во сне, а во сне мало ли что может присниться. Сейчас же я испытал его в полном сознании, и это переживание было самым сильным и самым приятным переживанием в моей подростковой жизни. С той ночи я стал регулярно мастурбировать…
Война с сестрой, длившаяся не один год неожиданно закончилась перемирием, которое переросло в дружбу. Вдруг оказалось, что мне с ней интересно, и все чаще мы подолгу разговаривали, и мне в этих разговорах, как пушкинской Татьяне, «открылся мир иной». Она делилась со мной своими девичьими секретами, мыслями и переживаниями. Я, например, с удивлением узнал, что она влюблена в своего одноклассника. Женский мир был для меня tеrrа inсоgnitа, который я не только не знал и не хотел знать, но и презирал. Но вот сестра доверительно открыла дверь в этот мир и пригласила: войди – и я вошел и узнал и полюбил его. Все больше и больше меня тянуло на разговоры с сестрой, и разговоры эти от раза к разу становились все доверительнее, все откровеннее.
Я не мог забыть тот момент, когда Таня обняла меня и поцеловала возле зеркала. Мне хотелось спросить ее, почему она это сделала, но я стеснялся. Однажды за разговором, в порыве откровенности, она призналась, что ей всегда хотелось, чтобы у нее была младшая сестренка, а приходилось мириться с тем, что у нее младший брат, да еще такой шалопай.
— Я бы любила сестренку, заботилась о ней, — вздохнула она. А ты был такой вредный, такой чужой. Совсем не такой, как сейчас… А сейчас ты мне все равно, что сестра, — и она снова вздохнула. И тут я решился:
— Таня, — сказал я, — а вот тогда… помнишь… перед зеркалом…
Я осекся, не решаясь закончить начатую фразу. Но она поняла, о чем я хотел ее спросить.
— Ну да! – сказала она с чувством. Да! Ты в платье был такой хорошенький, совсем как девочка. И мне показалось, что ты и вправду моя сестренка.
Мы оба замолчали, переполненные чувствами. Таня сама прервала молчание:
— Пожалуйста, одень снова платье, — попросила она почти жалобно.
Позднее она призналась мне, что боялась, что я ей откажу. Но как я мог отказать? Ведь я любил ее. Да и не только в этом дело – ничего

Любовник из интернета

Девочка с секретом или Мелиса

Край, бейби!