Пока Женя занимался уборкой, он, увлекшись, забывал, что на нем девчоночья одежда. Вспомнив, подходил к зеркалу, разглядывал себя со всех сторон, делал книксен. Но, покончив с домашними делами, он переоделся в свою мальчишескую одежду и опять почувствовал облегчение. Все-таки долго быть девочкой утомительно, нужен был отдых.
Придя домой, мама не сразу заметила изменения в квартире. А заметив, подошла к Жене, обняла его и поцеловала. Ничего не сказала, только поцеловала – и все. Она и раньше обнимала и целовала Женю, особенно когда он был меньше. Но сейчас мамина ласка взволновала его, в этой ласке было что-то новое, чего не было раньше. Не было такой нежности, доверительности. Мама будто открыла в нем что-то, чего в нем раньше не было, а, возможно, и было, но мама об этом не знала. И это открытие будто убрало какую-то разделявшую их невидимую преграду, сделав их ближе и роднее. И Женя почувствовал эту близость и нежно-нежно, совсем не по-мальчишески, в ответ обнял и поцеловал маму – сам понял, что сделал это как девочка, как дочь.
— Я поехала с вещами, а ты приберешь квартиру, — говорил Сережа, стоя на освещенной сцене напротив Жени в красном платье и блондинистом паричке с двумя косичками и красными бантиками на концах. Сережа говорил строгим голосом, как и должна говорить в этой сцене старшая сестра, которую он изображал. Он был одет в голубой летний сарафан, на голове был парик со слегка вьющимися волосами до плеч каштанового цвета.
— Можешь бровями не дергать и губы не облизывать. Потом запри дверь. Книги отнеси в библиотеку. К подругам не заходи, а отправляйся прямо на вокзал. Оттуда пошли папе вот эту телеграмму. Затем садись в поезд и приезжай на дачу… Евгения, ты меня должна слушаться. Я твоя сестра…
— И я твоя тоже, — промямлил Женя, еле живой от страха. «Ой, что я делаю! — в ужасе подумал он, — не так надо играть».
Сергей ушел, стуча каблучками женских туфель, и Женя остался на сцене один. От предчувствия позорного провала он похолодел. Силы покинули его, хотелось в панике убежать со сцены, спрятаться, зарыться. Потерянный и жалкий, он машинально глянул влево и наткнулся глазами на Елену Ивановну, стоящую за кулисой. Она улыбалась ему и руками делала энергичные жесты, будто бодро поднимала что-то невидимое вверх. Этот жест и эта улыбка пробудили в Жене чуть было не покинувшие его окончательно силы. Вдруг вспомнилось: «Хочешь, я в крапиву с крыши спрыгну?» Неожиданно для себя он решительно шагнул вперед. Остановился на краю сцены и впервые посмотрел в зрительный зал, куда с самого начала спектакля боялся смотреть, как в когда-то, когда был совсем маленьким, боялся посмотреть на картинку в книжке, на которой была нарисована страшная баба-Яга. Десятки глаз из сумрака зала были устремлены на Женю. Он встретился взглядом с широко раскрытыми глазами друга Сашки Якимова, и от этого взгляда ему стало легче. Возникла пауза, все ждали, что будет дальше. Женя почувствовал себя шустрой, смелой девчонкой – такой, как Машка, соседка по даче, как гайдаровская Женя, и ему захотелось сделать что ни будь озорное, отчаянное. Например, прыгнуть в зал, как в крапиву. Обращаясь в зрительный зал, перевирая текст, он с вызовом выпалил:
— Ну и ладно, пускай Олька старше. Зато у меня нос и брови как у папы. И характер будет папин. Вот! – и он гордо ушел со сцены.
Вдруг раздались аплодисменты. Елена Ивановна встретила его за кулисами объятием. Лицо ее светилось радостью:
— Ну, молодец Женька! Я уж боялась, что от страха ты и текст позабудешь. Вот так примерно и играй, девочка моя — сказала она свою любимую фразу.
Спектакль прошел на едином дыхании. Потом, вспоминая тот вечер, Женя почти ничего не мог вспомнить. В памяти возникал яркий свет сцены, полутемный, пожиравший Женю десятками глаз зрительный зал и устремленные на него глаза Сашки — и упоение от собственной игры и клокотание энергии в груди. Хорошо запомнилось, как в конце спектакля все участники вместе с Еленой Ивановной стояли на сцене, а весь зал хлопал. И Женя был счастлив. А потом шли домой с мамой, которая тоже, как и другие родители, пришла посмотреть спектакль, и вместе с ними шел Женин друг Сашка со своей мамой, и его мама говорила, что Женя играл лучше всех, что он так похоже изображал девочку, что если бы она его не знала, подумала бы, что он и вправду девочка. Лишь придя домой, Женя почувствовал усталость и опустошенность.
Спектакль был в субботу вечером, и все воскресенье Женя прожил в противоречивых чувствах. С одной стороны, он еще не остыл от вчерашнего успеха, от упоения игрой, хотя возбуждение было уже не таким сильным, как вчера. А с другой стороны его мучил страх неизвестности: как его встретят завтра в школе, в классе? Все ведь видели его девчонкой и неизвестно, как они к этому отнеслись. Может, изведут насмешками, обидными шуточками. А Женя так боялся насмешек!
Но оказалось, что страхи были напрасными. Уроки прошли как обычно, никто из одноклассников не вспомнил позавчерашний спектакль, будто его и не было. Только yчилка по физике Евгения Васильевна, « Евгеша», как прозвали ее ученики, во время урока похвалила Женину игру и сказала, что он, наверно, когда вырастет, станет знаменитым артистом, и мы все будем просить у него автограф.
А вечером Женя получил неожиданный сюрприз: мама пришла с работы с пластиковым пакетом:
— Вот, решила потратиться с получки. К тому же отец прислал тебе на подарок деньги. Пусть это будет подарок ко дню рождения.
— А что это? – спросил Женя, покраснев от предчувствия, по выражению маминого лица догадываясь, что в пакете лежит что-то необычное.
— А ты достань и посмотри.
Наверно, Али-Баба, попав в пещеру сорока разбойников, не испытал при виде несметных сокровищ такого волнения, в какое пришел Женя, доставая из сумки пакетики с колготками, трусиками, лифчиками. Отдельно в пакете лежал золотоволосый парик. На самом дне сумки лежал большой сверток. Женя развернул его: платье! Светло-желтенькое, с широкой белой каймой по подолу и воротнику. Цвет, форма, фактура новой, еще не ношенной ткани – все источало волшебный, чарующий аромат женственности. Светкины наряды Женя уже обжил, привык к ним и, честно говоря, ему уже хотелось чего-то нового, а главное, эти наряды были уже поношенные, и все-таки чужие, не на Женю шитые. То, что принесла мама, предназначалось для Жени, это все не надевала и никогда не наденет ни одна девочка, и эта мысль почему-то приятно волновала Женю.
— Надевай это иногда, — сказала мама, — а со следующей получки я тебе туфли куплю. Какие ты хочешь?
Жизнь Жени резко разделилась на до и после спектакля. Дело было не только в том, что он неожиданно получил неслыханное богатство, о котором не мог и мечтать – возможность вполне законно, при одобрении и поддержке мамы одеваться девочкой. Он все более обнаруживал изменения в характере. Прежняя застенчивость и нерешительность постепенно исчезала, улетучивалась, как на рассвете исчезает ночной мрак. Все отчетливее проявлялась легкость в общении с одноклассниками и твердость характера. Однажды он пришел домой с синяком под глазом после драки с хулиганистым и нахальным Димкой Корсаковым, «Карсаней», как его звали в классе. Мама была в ужасе, хотела идти в школу жаловаться, но Женя запротестовал. Он гордился своим синяком, как воин, получивший рану в бою. Когда Карсаня, засветил ему кулаком, он не заплакал, не пал духом, как это было бы раньше, а дал такой «сдачи», после которой Карсаня, хотя и продолжал отбиваться, уже чувствовал себя побежденным.
А мальчишки, собравшиеся посмотреть на драку, активно болели за Женю и поддерживали его возгласами: «Дай ему! Дай ему!» И Женя «давал». В конце концов грозный Карсаня запросил пощады: «Ну ладно, хватит». И Женя, как благородный победитель, тут же прекратил поединок и, тяжело дыша и отряхивая испачканные штаны, сказал излюбленную фразу Елены Ивановны: «Вот так примерно».
После этой драки за гаражами после уроков Женю в классе зауважали, и сам он себя зауважал. И Карсаня, которого он еще недавно боялся, на другой день подошел к нему, всем своим видом демонстрируя миролюбие, и заговорил с ним, будто вчера не было никакой дуэли. Женя в ответ тоже заговорил, как ни в чем не бывало, и с тех пор между бывшими поединщиками установились если не дружеские, то приятельские отношения.
Мама тоже заметила изменения в сыне. Это проявлялось не только в том, что он по собственной инициативе охотно выполнял домашнюю работу. Теплее стали их отношения между собой. Он стал боле внимательным, заботливым, и мама не раз говорила: «После этого спектакля я на тебя не нарадуюсь!». И все чаще просила сына надеть платье. Женя делал это охотно, от прежней стеснительности не осталось и следа. Он не только чувствовал себя комфортно в девчоночьем. Он заметил, что эта одежда действует на него успокаивающе. Если он был чем-то расстроен, на что-то обижен или просто было плохое настроение, стоило ему переодеться девочкой, что ни будь полезное сделать для дома, как он успокаивался, внутренний мир приходил в гармонию, появлялась бодрость и возникало желание «прыгнуть в крапиву с крыши».
Однако полного насыщения женственностью все же не было. Чем дальше, тем больше он чувствовал неудовлетворенность, хотелось большего, чего-то еще более чудесного, волнующего. Но чего? Это Женя и сам не мог представить. Часто, мастурбируя, он представлял себе, как гуляет в платье по улице. Но его вполне устраивали фантазии об этом, выйти на люди в реальности он не хотел. А, может, просто не решался, как когда-то не решался выйти в платье на сцену? Как бы то ни было, но дальше фантазий Женя не шел. В них он забирался еще дальше, например, представлял, как гуляет по улице с мальчиком, который держит его как девочку за руку. Или они сидят рядом с мальчиком дома на диване, и мальчик обнимает его, целует в губы. Или он – жена этого мальчика и они живут вместе.
Ничего в смысле секса Женя не воображал, но ему нравилось мечтать, как он в

Как я стал

Оплошность

Проиграли