как послушных собачек. Вячеслав подошёл ближе, и его рука снова легла мне на промежность. Я задрожала, как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего движения. Моя киска, мокрая и горячая, откликнулась на его прикосновение, и я едва сдержала стон.
– Ладно, хватит развлекаться. Вечером продолжим, – раздался голос Виктора Сергеевича.
Вячеслав убрал руку, и на мгновение мне захотелось снова ощутить его пальцы у себя на половых губах. Лихорадочно соображая, я повернулась к нему. Я издала тихий, жалобный скулеж. Даже сама удивилась как у меня это получилось.
– Смотри, Гельмут, похоже, эта сучка хочет еще, – протянул Вячеслав.
– Так, Катя, теперь прыгай ему на ногу и начинай тереться! – скомандовал режиссер, его тон не терпел возражений.
Услышав резкую команду режиссёра, я вцепилась в ногу Вячеслава, обхватив её дрожащими руками, и прижалась к ней всем телом, словно ища спасения в этом унизительном акте. Мой разум тонул был затуманен, но какая-то часть меня все еще цеплялась за стыд, не позволяя выполнить вторую часть приказа. Я просто сидела, прильнув к его бедру, чувствуя, как жар моей промежности пропитывает ткань его брюк.
– Катя, ты должна тереться промежностью, как похотливая сучка! – крикнул режиссёр, подталкивая меня к действию.
Пересилив себя – или, скорее, отдавшись на милость своим желаниям, – я с силой прижала свою мокрую, изнемогающую киску к его штанине и начала тереться, неистово, почти обезумев от удовольствия. Волны наслаждения захлестывали меня, подталкивая к оргазму. Я двигалась всё быстрее, теряя контроль, упиваясь этим животным ритмом, не в силах остановиться. Я дико хотела кончить и готова была сделать это прямо сейчас с ногой Вячеслава, как какая то сучка.
– Всё, Катя, хватит! – голос режиссёра прервал мой экстаз. – Ты всё делаешь правильно, но трись медленнее, с чувством, а не как бешеная собака.
С огромным усилием я заставила себя замереть, тяжело дыша, и отпустила ногу Вячеслава, чувствуя, как мои соки стекают по внутренней стороне бёдер. Кожа горела, а сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется из груди.
– Давайте повторим это на запись, – скомандовал режиссер, уже переключаясь на следующий этап.
– Блин, да у меня вся штанина промокла от её выделений! – вдруг взвизгнул Вячеслав, его голос дрожал от раздражения. – Антон Германович, вы это что, не предусмотрели? Как теперь снимать? Пятно же будет видно в кадре!
От этих слов я окаменела, словно меня окатили ледяной водой. Позор обрушился на меня всей своей тяжестью. Теперь Серёжа точно знает, что я не просто играю – я теку, как шлюха, от этой роли. Мысль о том, что он видит меня такой – развратной, потерявшей всякий стыд и контроль, – прожгла меня насквозь. Режиссёр подошёл к Вячеславу, склонился над его ногой и нахмурился, оценивая масштаб “бедствия”.
– М-да, – протянул он, почесывая затылок. – Что-то я не подумал, что актриса может так по-настоящему намокнуть.
– И что мне теперь делать, Антон Германович? – жалобно протянул Вячеслав. Его детское нытьё звучало нелепо, резко контрастируя с его мужественной внешностью – широкими плечами и строгим, элегантным костюмом.
– Всё, придумал! – режиссёр хлопнул в ладоши, оживившись. – Кто-нибудь, бегом принесите фен и высушите ему штаны! А Кате дайте бумажные салфетки – пусть хоть немного вытрет свой водопад, – крикнул он на всю студию, и его слова эхом разнеслись по помещению.
Никогда в жизни я не испытывала такого позора. От стыда у меня подступил комок к горлу, и если бы не это проклятое возбуждение, что всё ещё горело во мне, я бы, наверное, разрыдалась прямо тут, на полу. Но хуже всего было знать, что все эти унизительные действия и разговоры – происходят на глазах у мужа, который сидел где то в студии видя и слыша все что со мной происходит.
К нам подбежала какая-то девушка с феном в руках и принялась сушить штаны Вячеславу. Затем подошла Света – с пачкой бумажных салфеток и взглядом, полным презрения. Она молча протянула их мне, и от этой немой насмешки мой стыд вспыхнул с новой силой. Я взяла салфетки дрожащими пальцами, чувствуя себя униженной и разоблаченной.
Рядом появилась Анжела. Она мягко взяла меня за руку, её пальцы слегка сжали мои, и я подняла на неё глаза.
– Катя, да ты вся горишь от возбуждения! – сказала она с лёгкой улыбкой, в ее голосе сквозило что-то вроде сочувствия. – Хотя, знаешь, в твоём возрасте я тоже заводилась от одного лишь вида камеры, когда снималась голой. Всё тело дрожало, киска текла – прямо как у тебя сейчас. Но со временем это прошло, и теперь мне нужны куда более острые ощущения, чтобы завестись по-настоящему.
Её слова были попыткой утешить меня, и я была благодарна за эту маленькую искру поддержки, но она не могла погасить пожар стыда и похоти, что бушевал внутри. Я кивнула, сглотнув, и взяла салфетки. Сначала провела ими по внутренней стороне бёдер, где кожа блестела от моих соков, а затем осторожно прикоснулась к киске. Она всё ещё была влажной, горячей, набухшей от желания – салфетки лишь частично впитали влагу, но не смогли полностью стереть следы моего позорного возбуждения.
В этот момент я заметила приближающегося режиссёра. Он остановился перед нами, скрестив руки на груди.
– Катя, Вячеслав, Виктор, слушайте внимательно, что мы поменяем в этой сцене, – начал он, его голос звучал строго и деловито. – После того как Катя слезет с ноги Вячеслава, он повернется к Гельмуту и начнёт возмущаться: мол, его собака испортила ему штаны. Гельмут в ответ рявкнет на Лайзу: “Ах ты, похотливая сучка, быстро успокойся!” – схватит её за ошейник, слегка шлепает по заднице, а затем уведет обоих питомцев в клетку. Всё понятно?
Все молча кивнули, соглашаясь с новой задумкой. Я же предпочла промолчать, боясь, что мои слова, лишь усугубят мой позор.
– Тогда, если всё ясно, постараемся снять с первого дубля, чтобы не возиться снова с высушиванием штанов, – продолжил режиссёр, бросив на меня укоризненный взгляд. – Катя, ты сможешь сыграть как надо?
Преодолевая стыд, я заставила себя поднять глаза и стиснув зубы утвердительно кивнула. Нужно было собраться, отбросить чувство стыда, и отыграть сцену наилучшим образом. Лучше покончить с этим быстро, одним рывком, чем растягивать мой позор на два или три дубля, думала я, чувствуя, как сердце колотится в груди, а между ног все еще предательски пульсирует от возбуждения.
– Тогда занимайте позиции! – скомандовал режиссер..
Мы с Анжелой послушно опустились на четвереньки. Мужчины встали позади, и я ощутила, как тёплая ладонь Вячеслава легла мне на киску. Хоть я и вытерла её салфеткой, она тут же снова увлажнилась. Всё повторилось, как на репетиции: его рука ушла, оставив мою киску одну, а я, повернувшись, издала жалобный скулеж. Вячеслав бросил свою реплику про “сучку”, и я, собрав всю волю, прыгнула ему на ногу. Прижавшись киской к грубой ткани его штанов, я начала тереться – медленно, с напором, чувствуя, как волны блаженства растекаются по телу. Моя промежность горела, соки пропитывали ткань, и я едва сдерживала стоны, упиваясь этим постыдным наслаждением.
– Ах ты, похотливая сучка, а ну быстро успокойся! – рявкнул лорд Гельмут.
С трудом пересиливая похоть, я отпустила ногу Вячеслава и сползла на пол, снова встав на четвереньки. Моя грудь тяжело вздымалась, а соски торчали. Вдруг сильная рука Виктора Сергеевича схватила меня за ошейник, прижимая меня к полу. Я задохнулась от этого грубого контроля, чувствуя себя беспомощной.
– Фу, Лайза, плохая девочка! Нельзя так себя вести! – прокричал он.
В тот же миг я ощутила резкий шлепок по оттопыренной вверх заднице. Мне было не столько больно, сколько обидно – я чувствовала себя провинившимся щенком, которого отчитывают за непослушание.
– Всё, вы идёте в клетки, – отрезал Виктор Сергеевич, его голос был холодным и непреклонным.
И тут раздался долгожданный окрик режиссёра:
– Стоп, снято! Сцена вроде получилась, все актеры – молодцы, а Катя – особенно. Отдыхайте пятнадцать минут, потом снимем сцену с минетом, – объявил он громко, так чтобы все слышали, давая мне понять что мои унижения на сегодня не окончены.
Актеры и персонал начали расходиться, а я всё ещё сидела на холодном полу, пытаясь собраться. Утром мне казалось, что сцена с прошлых съемок была пределом моего падения – такая унизительная что больше некуда. Но теперь я поняла, как сильно ошибалась. Я уже чувствовала себя на дне пропасти, раздавленная одновременно стыдом и похотью, а впереди маячила сцена с минетом, о которой режиссер говорил так буднично, будто это стандартная процедура.
Ко мне подошла Анжела. Она протянула руку, помогая мне встать.
– Катя, вставай, пойдём отдохнём, попьем чего-нибудь. Да и в туалет сходить не помешает, я уже еле сдерживаюсь – сказала она.
Я ухватилась её за руку и поднялась, ноги дрожали. Мы уже направились к туалету, но тут я вспомнила про Серёжу. Мне было ужасно стыдно, но я не могла не пойти к нему – я должна была найти его, посмотреть в его глаза, убедиться, что он в порядке после всего, что видел. Что он думает обо мне теперь, когда я терлась о чужую ногу, скулила и текла, как похотливая сучка?
– Анжела, иди в туалет без меня, а я сначала найду Наташу с Сережей, – сказала я, стараясь, чтобы голос не выдал моего смятения.
– Он здесь? – её глаза расширились от удивления. – Катя, почему ты сразу не сказала? Я бы пошла с тобой, но мне правда очень нужно в туалет. Я найду вас потом, – бросила она и торопливо зашагала прочь, оставив меня одну.
Я направилась в тёмный угол студии, где в последний раз видела Сережу с Наташей. Каждый шаг давался с трудом, ноги подкашивались от накатившего ужаса. Что он скажет? Как посмотрит на меня после всего? Я лихорадочно пыталась придумать оправдания, перебирая слова, которые могли бы смягчить мой позор. Подойдя к стульям, где они сидели, я заметила Наташу – она поднялась навстречу мне, её глаза блестели от смеси удивления и восхищения. Она схватила меня за плечи, намереваясь что-то сказать.
– Катя, ну ты даёшь! – воскликнула она с улыбкой. – Я просто обалдела, когда увидела, как ты терлась своей мокрой киской о ногу того парня.

Февраль

Язык чешется

С матерью в деревне