чая, принимает его благодарную улыбку и уходит в комнату.
Открывает шкаф, перебирает мужские вещи, которые так и не смогла выбросить. Не хватило сил. Собирала в мешок несколько раз, а потом раскладывала обратно. Так, как любил муж. Брюки отдельно от рубашек, носки от трусов и маек. Вот и пригодились. Все пригодилось. Даже бритвенный станок, хотя… он, похоже, мальчику еще не нужен.
Собирается сама. Оглядываясь на дверь, натягивает трусики и лифчик, джинсы и свитер. Как давно в этой квартире не было посторонних. Швыряет на кресло смену белья, выходитв кухню. Он съел оладьи все до единого, сейчас дожевывал последний.
— Там, на кресле, одежда для тебя, — говорит ему в спину, — а мне надо уехать.
Видит, как дрогнули, а потом опустились его плечи. Она обувается в прихожей, нарочно издавая шум.
— Надеюсь, — произносит светским голосом, — я застану тебя здесь, когда вернусь. Не хочу потом ложки пересчитывать.
Захлопывает дверь и прижимается к ней спиной. Чувствует, что обидела, но… плевать. Обидела бы еще больше, если бы смогла. За то, что свалился, как снег на голову. За то, что все время молчит и только смотрит, как побитая собака. За карие глаза и нервные руки. За мягкие губы и то желание, которое вдруг…
Ей не надо никуда ехать — сегодня выходной — но она заводит машину. Визжа тормозами, выруливает со стоянки. Выкручивает руль до боли в локтях, за что Коля уже убил бы. Рвет на выезд из города, туда, где стоят знаки «Конец всем ограничениям». Двести лошадей под капотом. Узнать предел скорости, ловя в окно ветер, бьющий ледяными струями. До горящей топливной лампочки, до запаха паленой резины. Сжечь в себе то, что просит чужой ласки и вернуться в мир, в котором не существуют беспризорные мальчишки.
За сто километров от дома останавливается, откидывается головой на спинку сиденья. На ощупь ищет сигареты, чертыхается, понимая, что забыла.
Разворачивает машину и едет к сестре.
Четыре пополудни. Катька только что проснулась и сейчас разгуливает по квартире в черном пеньюаре.
— И не спится же некоторым, — говорит она, укоризненно глядя на Свету.
— Катя, ты меня знаешь, мне нужна определенность. Сколько мне его держать у себя?
Катя сладко зевает, смотрит на сестру загадочными кошачьими глазами.
— Пока все не уляжется. Тут дело такое… заранее ничего сказать нельзя.
Закуривает длинную сигарету, берет из сестриных рук приготовленный кофе.
— Гарик сейчас занят поисками мальца. Ходят слухи, что у него из-за пацана огромные неприятности. Вроде как Сергей не того по голове шарахнул. Чуть ли не прокурора.
Света кашляет, поперхнувшись горячим кофе.
— Прокурора?
Катя смотрит на нее, как на дурочку:
— Они тоже люди. Со своими тараканами.
Света подходит к шкафу, видит печатку.
— Спрятала бы подальше, — говорит сестре.
Та потягивается, сворачивается в клубок на кресле.
— Еврей должен приехать завтра, а Гарику не до меня. Он в поиске.
— Жадность и глупость тебя погубят когда-нибудь, — на прощание предупреждает Света.
Заходит в квартиру, слышит бормотание телевизора. Легкое раздражение: «Как быстро освоился», сменяется невольным умилением, когда видит его, спящего, перед экраном. Заходит в кухню. Ну, конечно, посуду за собой убрать не догадался. Складывает тарелки в мойку, опять накручивает себя.
— Света, извини. Я просто уснул. Если хочешь, я уйду.
— Куда?!
Она оборачивается и теряет дар речи. Он так похож на… В этих брюках, сшитых на заказ в ателье. В сине-белом пуловере, который она подарила мужу на двадцать третье февраля. Мотает головой, отгоняя нежданный призрак. А мальчик все хмурится, как тот, мертвый. Не может понять, в чем виноват. Или может?
Света проходит мимо него, случайно прикасается бедром к бедру. Вскидывает взгляд, упирается в карие глаза.
— Значит, так, — говорит хозяйка квартиры, — установим правила совместного проживания. Я готовлю еду, ты моешь посуду. Я стираю, ты убираешь. Меня не трогать нигде, никак и никогда. Все понял?
Уходит, дождавшись кивка. Садится на диван и ее тошнит от самой себя.
Гарик курит дорогую сигару и смотрит с усмешкой.
— Не нашел?
Ромка мотает головой.
— Кури, напарник, — сутенер барским жестом предлагает портсигар, — как сам думаешь, где он может быть?
Ромка греется в тепле машины. Поиски затянулись и сейчас на дворе уже конец декабря. Они мерзнут все. Зинка кашляет все больше. У костра, разведенного из досок разобранного сарая, сидят вместе, прижавшись друг к другу. На «дело» Ромка все чаще выходит один. Теряет привычную осторожность. В последний раз едва успел ноги унести от наряда милиции. Он так надеялся на то, что проживет зиму на доходы от Гарика, но не срослось. От этого в душе поднимается злость. На щенка, который обвел его вокруг пальца. На Зинку, пузатую в очередной раз. На мальчишек, которые смотрят на него, как на Бога.
— Друзей-знакомых у него здесь нет, — отвечает сутенеру, — родственников тоже. Если не сдох, значит, где-то залег. Где его найдешь?
— Так-то оно так, — Гарик говорит спокойно, даже весело, — но времени нет. Этот придурок умудрился огреть бутылкой приезжего прокурора.
— Да-да, — продолжает, видя, как округлились глаза собеседника, — вот такой извращенец в погонах. И сейчас этот дядя жаждет мести. Мне дали месяц; предупредили, что возбудят уголовное дело. Старый педик отмажется по — любому, а я даже до суда в камере не дотяну, учитывая мои статьи. В первую же ночь грохнут. Но по дороге в лучший мир успею сдать тебя, напарник. Ты хоть и несовершеннолетний, а след за тобой — будь здоров.
Он высаживает пацана на мороз и уезжает, оставив за собой дымный след. В угрозы Гарика Ромка верит сразу. А восемнадцать ему исполняется через три месяца и впереди маячит высшая мера наказания.
Детдомовец заходит в дом, Зинка привычно тянется к нему. Он хочет ее ударить, но сдерживается. В конце концов, он сам подложил ее под этого мерзавца. Мальчишки сидят, укрывшись одним одеялом на двоих, протягивают к костру холодные руки.
— Иди сюда, — говорит он Зинке.
Подтягивает ее к себе, обнимает, чтобы стало теплее, и тоже залезает под одеяло, которым укрыта она.
Впервые после смерти мужа Света будет встречать Новый Год не одна. От этой мысли становится грустно. Грустно потому, что рядом не тот, кто в последний раз надевал на себя костюм Деда Мороза. А вообще непонятно кто.
Установленные правила общежития соблюдаются четко. Он моет посуду, убираетдома. Не смотрит на нее и даже разговаривает только тогда, когда она сама к нему обращается. Лишь иногда по ночам Света просыпается от пристального взгляда. Приподнимает голову на подушке, показывая, что видит его. Провожает глазами спину, слышит звук включенной воды и заворачивается в одеяло. Беззвучно материт сестру, у которой предпраздничный ажиотаж, и делает вид, что спит. Долго так продолжаться не может. Света решает отправиться к Катьке сразу после новогоднего праздника. До этого времени сестру дома не застать.
— Сегодня буду поздно, — сообщает она Сергею, — на работе вечеринка. Ужинай сам тем, что найдешь в холодильнике.
Он опять кивает, отводя взгляд. Как ее раздражает это послушание! Хоть бы психанул, что ли. Хотя, чего от него ожидать. Пацан — приживалка. Альфонс. Новомодное словечко. Она негромко смеется, спускаясь по лестнице. С ума сойти: завела альфонса.
Коллектив профессионально-технического училища гуляет с размахом. Накрытые в актовом зале столы ломятся от еды, принесенной преподавателями кулинарной специальности. По углам стоят объективы фотоаппаратов, радиомеханики собрали из запчастей настоящий музыкальный центр.
— Светлана Игоревна, — мастер фотографов пытается перекрыть дребезжащий звук, льющийся из колонок, — я давно хотел вам сказать…
Света выпила много шампанского и поэтому смотрит на молодого преподавателя нетрезвыми шальными глазами.
— Что? Юрий Сергеевич, что вы хотели мне сказать?
Она притоптывает ногой в такт ритмичной музыке, потягивает коктейль и слишком громко смеется.
— Вы очень красивая.
От тона, которым произнесены эти простые слова, бросает в жар. Ее приглашают на медленный танец. Она прислоняется к мужскому плечу, закрывает глаза и забывает обо всем. Света отходила свой траур и сейчас имеет право на отношения. В ломаном блеске зеркального шара черты лица напротив кажутся незнакомыми. Чувство нереальностиломает барьеры, система ее жизненных координат дает сбой. Света с удовольствием раскрывает губы навстречу чужому языку. Пока завораживающий голос Бутусова поет «Я хочу быть с тобой», она отдается поцелую вся. На последних аккордах с трудом понимает, что фотограф о чем-то спрашивает.
— Что?
— Я говорю, — чтобы не кричать, он прижимает губы к ее уху, — может быть, мы с вами уйдем? По — английски.
Она хватает сумку, шубку и сапоги. Переобувается за дверью, пока он заводит машину.
Девушка открывает стекло салона, ловит губами снег, шутит невпопад.
У ее подъезда они долго целуются. Шубка расстегнута, бретельки вечернего платья спущены, тело просит ласки.
— Пойдем к тебе, — он сам еле сдерживается.
Эта фраза ставит ее на место. К ней нельзя, она живет не одна.
Фотограф отстраняется, досадливо морщится.
— Я тоже живу с мамой. Мне казалось: вы одиноки.
Он думает, что его обманули. Света пытается объяснить, что это не так, но мужчина не слушает.
— Доброй ночи, Светлана Игоревна.
Она провожает глазами машину и бредет на третий этаж. Разгоряченная плоть никак не хочет успокаиваться.
В квартире сразу проходит в комнату. Смотрит на Сергея несколько минут. Он оборачивается с елочной игрушкой в руках. Опять эта полудетская улыбка, которая постоянно выводит ее из себя.
— Так рано? А я ждал тебя позже.
— Если бы ты знал, как ты мне надоел, — она вкладывает в слова всю свою досаду за сорвавшийся по вине этого засранца вечер.
За то, что так чертовски похож на Колю. Она злилась не только на него, но и на сестру, до которой не дозвониться. На себя, за то, что срывает на этом мальчишке дурное настроение.
Свете уходит в прихожую, окатив его на прощание ведром ледяного презрения. Не раздеваясь, смотрит на себя в зеркало. Губы до сих

Называется, помыла сыну спинку!!!

Необычный поход в театр

Семейные игры