пор горят от настойчивых поцелуев фотографа, а кожа под платьем еще помнит его прикосновения.
— Что-то случилось?
Сергей подходит к ней с непонимающим видом. Он не чувствует себя виноватым. Посуду перемыл, в квартире убрал.
Где-то внутри зреет злость. Течет лавой и превращается в ярость. Приправленная ударнойдозой спиртного она выплескивается наружу. Света оборачивается, сузив глаза. Ей приелись его пристальные взгляды по ночам. Она устала вздрагивать, когда он входит в комнату, одетый в одежду мужа.
— Ты. Мне. Надоел.
Наступает на него нахохлившейся курицей. Когда Сергей упирается спиной в дверь ванной, пьяная Света бьет его по лицу. Не больно, но обидно. Увидев, как в карих глазах зреет непонимание, она опять заносит руку для удара. Он перехватывает ее запястье.
— За что?
— За все хорошее, — девушка плачет пьяными слезами, которые рисуют на щеках причудливые темные дорожки.
— Извини.
Сергей надевает куртку и открывает дверь.
— Господи, — опомнившаяся Света хватает его за плечо, — куда ты пойдешь? Там двадцать градусов мороза. Не Молдавия же.
Он выжидает несколько секунд, разворачивается и прижимает ее к стене. Молча смотрит сверху, стирает слезы с ее щек. Усмехается от того, что сделал еще хуже. Убирает упавшую на глаза прядь волос и прикасается к губам. Женщина, которая носилатраур по погибшему мужу почти два года, вдруг совершенно спокойно относится к тому, что за последние несколько часов ее целует уже второй посторонний мужчина.
Сергей снимает с нее шубу, захватывает ладонями бретельки платья. Отрывается от ее губ только тогда, когда им обоим перестает хватать воздуха. Прижимается к ней ближе, давая почувствовать свою страсть.
« Что я делаю? — мелькает в ее голове растерянная мысль. — Это же мальчишка. Ему всего шестнадцать».
Но он совсем не по-мальчишески оглаживает ее через платье. Его возраст выдает только слишком прерывистое дыхание, и едва заметная дрожь.
Света пытается сопротивляться. Слабо и нехотя, скорее отдавая дань приличиям. Сергей опирается рукой о стену над ее головой, пристально смотрит в глаза.
— Хочу тебя. Очень. Давно.
— Я старше на 18 лет.
Он замолчал, словно раздумывая. Света решает, что если он отойдет, она выгонит его спать в ванную. Но Сергей не отходит.
Вот интересно… На Новый Год никого не ожидается, кроме них двоих. Но неизменные салаты «Оливье» и винегрет готовятся тазиками. Им есть это потом недели две. Давиться и доедать, ведь выкинуть жалко. Это неистребимо в советском человеке.
Она раздумывает над этим, нарезая колбасу и сыр, который обязательно скукожится на столе в неаппетитные желтые листики.
— Света, — слышит из комнаты, — где у тебя верхушка для елки?
— В шкафу на верхней полке.
«Сейчас упадет, табуретка еще полгода назад сломалась. Был бы мужик, починил бы, а этот… «. Хочет крикнуть: «Осторожнее», но слышит звук падения.
— Света, у тебя табуретка сломалась.
«Знаю», — думает Света.
— Я верхушку прикрутил, — говорит Сергей, выходя на кухню.
Подходит к столу, обнимает за талию со спины, кладет голову ей на плечо.
— Ты режешь сыр, как мама.
Хватает кусок из-под ножа и уходит.
«Был бы мужик, понял бы, что дурак, а этот…», — привычно комментирует она его фразу. В последние дни присказка: «Был бы мужик…», вошла у нее в привычку.
Спят вместе. В первую ночь, еще не отойдя от вечеринки, лежала у него на груди, пытаясь понять, чем пахнет его кожа. Решила, что молоком. Немного подумав, обозвала себя «дурой» и повернулась на бок. Во сне он подгреб ее к себе и зарылся носом в волосы на затылке.
«Как дите, ей-богу», — подумала она и вспомнила, что Коля любил спать так же. Вздохнула и провалилась в глубокий сон.
Он считает удары курантов, хлопает на последнем, как ребенок. Берет фужер с шампанским, тянется к ней, чтобы чокнуться. Она еще сомневалась: наливать ему или нет. Хохотнула про себя: спит с ним, а пить запрещает.
— С Новым Годом.
Какие у него мягкие губы.
— Ромка, Ромка, — Димка трясет его за воротник, Ромка неохотно просыпается.
Чтобы не мерзнуть, все много пьют, потом спят тяжелым похмельным сном.
— Чего тебе? — огрызается на мальчишку.
— Ромка, с Зинкой совсем худо.
— Что с ней может быть? Напилась, видно, до чертиков.
Но откидывает одеяло и прислушивается к ее рваному дыханию.
— Ты что? — тормошит Зинку за плечо.
Девушка смотрит мутным взглядом, через силу улыбается потрескавшимися губами. Он касается ее лба. У нее высокая температура, кожа покрыта испариной. Зинка то пытается раздеться, как будто ей жарко, то натягивает на себя все, что можно.
— Ром, что с ней? — Сашка шморгает носом.
Близнецы вот-вот заплачут.
— Не знаю, — рыкает он на них, — я не врач. Принеси воды, можешь снега набрать.
Сашка выбегает из комнаты, Димка бросается за ним.
— Зина, — зовет ее Ромка, — тебе больно?
Она кивает часто-часто.
— Где?
— Везде. Руки ломит, ног не чувствую. Как выкручивает всю.
Мальчишки приносят в ведре снег, ставят на затухающий костер. Стоят рядом, смотрят во все глаза. Зинка стонет от судорожных болей. Ромка смачивает тряпку талой водой, раздевает ее, хочет обтереть и видит, что тело покрыто красной сыпью. Первая мысль: «Сука, сифилис подхватила от этого щенка», сменяется непониманием. Откуда у того сифилис? Если Зинка была первая. Все равно обтирает ледяной водой, она благодарно улыбается. Наливает ей водки, девушка выпивает и забывается сном.
— Эй, — Димка прижимается к нему сбоку, — она же не умрет?
— Откуда я знаю?!
Ромка впервые признается в собственном бессилии. Курит, сидя у костра. Смотрит на спящую девушку. Он не любит ее. Просто не знает, что такое любовь. Он привык к Зинке. Прожили вместе три года, она родила ему двоих детей. Первым был сын. Ромка вспоминает того карапуза. Встает и отходит к окну, за которым лежат сугробы. Снежная выдалась зима.
Сына он задушил через две недели, когда у Зинки закончилось молоко. Сам удивился тому, что ничего не почувствовал. Только хрустнули под пальцами тонкие косточки. Молодой маме хватило тихой угрозы: «Выгоню на хер, если не заткнешься», чтобы прекратить истерику.
Недалеким мальчишкам-близнецам — детям пьяных зачатий — вообще ничего не пришлось объяснять. Они за ним в огонь и воду… Для этого он и забрал их из детдома. Вожака делает стая.
Слышал, как она плакала по ночам, но не говорил ни слова. С дочерью и вовсе просто получилось. Даже не задумывался. Зинка и это пережила. Может, чуть головой тронулась, так и до этого мозгов не было. Главное, что ноги раздвигать умела хорошо.
Но того ублюдка, который у нее сейчас внутри, он оставит. Ромка хочет посмотреть в лицо его отца. А для этого надо, чтобы ребенок выжил.
— О, какие люди! — радостно щебечет Катька, — давненько вы ко мне не заглядывали. Я уж испугалась: позабыли старушку.
Про себя с досадой думает: «Первое января… Какого черта не спится?».
Гарик стоит за дверью, за плечом привычно маячит борец.
— Ну, что ты, Кэт. Разве тебя можно забыть. Бизнес, киса, бизнес. Черт его побери.
Деланно вздыхает и чмокает в щечку.
— Кофе угостишь?
Его рука треплет ее пониже спины.
— Айн момент.
Катя упархивает на кухню. Когда заносит поднос с чашками, сутенер уже сидит в кресле, закинув ногу на ногу. Обжигающий напиток пьют молча, девушку тянетзевнуть, но сдерживается.
— Слышала, — говорит она, ставя чашку на стол, — у тебя неприятности.
Гарик ухмыляется.
— Не то слово, птичка. Как же я так пролетел с этим сорванцом? С моим-то опытом.
Она корчит сочувственную гримасу, думая про себя: «Так тебе и надо, старый козел. Скольких пацанов сгубил».
— Вот, — продолжает гость, — похоже, последние деньки на свободе хожу. Решил навестить мою любимую рыбку на прощание.
Хлопает по подлокотнику, приглашая сесть. Катя послушно устраивается рядом и запускает руки в его седые волосы. Гарик развязывает пояс халата, под которым ничего нет, и прижимается лицом к ее животу. Пересаживает девушку на колени, спускает одежду до локтей. Проводит руками по бронзовым плечам, ладонью раздвигает ее бедра. Катя откидывает голову и возбужденно дышит.
— Шеф, — охранник так и стоит у шкафа, как будто не человек вовсе, а какая-то машина, — гляньте-ка, что нашел.
Гарик отрывается от девушки, морщится от легкой досады и переводит взгляд на борца.
— Что, Степан? Что?!
На указательном пальце борца тускло отсвечивает выгравированный скорпион. Катя понимает, что у нее неприятности. Черт возьми, ювелир задержался с возвращением до пятого числа. Она не успела скинуть печатку и опрометчиво положила ее в вазочку. Правильно сестра говорила: глупость и жадность ее погубят. Гарика не было слишком долго, она забыла про осторожность.
— Ничего не хочешь мне сказать? — с нарочитым спокойствием спрашивает он.
Девушка рвется с его колен, но он железной хваткой усаживает ее обратно. Она хочет поправить халат, но сутенер не позволяет. Одним движением раздевает ее полностью, встает с кресла и она падает на ковер. Лежит на полу, сжимается от страха в комок.
Гарик подходит к Степану, берет у того из руки печатку.
— Ты только посмотри на эту тварь, — говорит он сам с собой, не обращая на нее внимания, — я чуть с жизнью не распрощался. А эта сучка прекрасно знает, где ублюдок и молчит.
Гарик присаживается на корточки перед голой Катей, берет пальцами за подбородок, больно сжимает.
— Сама скажешь, или нужна помощь Степана?
Девушка бросает испуганный взгляд на телохранителя, Гарик с удовлетворением понимает, что она на все согласна.
— Ну, что скажешь? — спрашивает у Степана, когда Катя заканчивает говорить.
— Главное, избавиться от этого сопляка.
— Я тоже так думаю. Ну что ж, дело за малым: выловить пацана, упаковать, и отправить дяде в подарок. Пусть старый педик потешится.
Гарик вспоминает про хозяйку квартиры, внимательно смотрит, от страхаона отползает к креслу и подтягивает колени к груди.
— А знаешь, Степа, — он улыбается, — я решил тебя премировать. В честь Нового Года, который так удачно начинается.
Катя понимает, о чем он говорит и ей становится страшно.
— Гарик, ты обещал, — смотрит на него умоляющими глазами.
— Я? — он

Начало сексуальной революции или оргия с девственницами

Муж — хорошо, а два лучше

Новогодняя измена