голенькую. Ей же видно, что больно, до слёз больно, полосы красные от ремня остаются — но терпит. Не сдаёт кто разведчик. Немцам уже и самим неловко. Они ей массаж сейчас делают. Предлагали просто её расстрелять, но она сказала чтоб без пролития крови… Тут сильные руки подняли рассказчика от земли и встряхнули: — Говори! Говори, сморчок-недоносок! Что ты сказал сейчас? — … говорит казнить без пролития крови… — только и пробормотал Никитка Я швырнул его наземь и стремглав кинулся в сторону немецкого лагеря. Казнить без пролития крови — старая формулировка инквизиции, лживое милосердие, означавшее смерть на костре. * * * В лагере было пусто. Слабый дымок, на который я бежал, опасаясь самого худшего, оказался всего лишь дымом от потухшего без присмотра костра. Да, так каша у фрицев долго ещё не сварится. Подкинуть что ли дровишек? А то проголодаются пацаны, придут — а каша всё ещё не готова.
Стоп, а что же они сами не подкинули? Где кашевар или часовой какой-нибудь? Где все? Я бросился по палаткам. Что-то не так в этом пустом лагере. Ну пусть половина обитателей сейчас сидит вместе с моими орлами в мертвятнике. Но где герр офицер? Где фельдфебели? Где доблестные дойче золдатен? Хоть кто-то же должен быть тут! Чувство тревоги и страшной опасности вновь овладело мной. Что-то происходит и это что-то очень и очень неладное. Но что? Я должен думать. Прежде всего спокойно подумать. Значит так, положим, речь шла опять о Ленке. Она им попалась. После её вчерашней выходки с расстрелом, я готов поверить во что угодно. И в то, что ей взбрело вдруг терпеть игровые пытки — легко поверю. Как они их отыгрывали? Заставляли её приседать или отжиматься? Нет, это ей было бы неинтересно. Она, похоже, в натуре мазохистка та ещё. Значит, она уговорила их её лупить. Видимо ребята разошлись тут не на шутку с нею — но она-то их не останавливала. Может даже ещё просила — а что, с неё станется. Этот сморчок, горе-мастер, то же хорош — уж остановил бы бесчинство своей властью… хотя какая там у него власть, его тут вообще никто не слушает. Что есть человек, что нету, всё едино пустое место. Но почему же сейчас никого в лагере нет??? О! Я хлопнул себя по лбу. Ну конечно, что я понапридумывал себе страстей всяких. Ну, они её отлупили — по обоюдному согласию отлупили, затем как она ни упрашивала продолжать, они это дело прекратили. Ну и дальше, естественно, перед ними голая девушка — и куда они пойдут? Правильно, купаться пойдут на озеро. Вода, правда, холодновата на мой вкус. Но я вообще теплолюбивый.
А народу, разгорячённому после боёв и таких зрелищ, которые им тут Ленка устроила, так в самый раз чтобы охладиться. Ну и её то же чуток в чувство привести. Вот всей толпой и двинулись на берег. Должно быть вот эта тропка как раз куда-то в ту сторону ведёт. Успокоив себя такими мыслями, я уже почти с лёгкой душой неспеша двинулся по примеченной тропке. А что, солнышко светит, травка зеленеет, вот птички чирикают. Природа, воздух свежий. Лепота! И виселица… Они все застыли так, как на архивных фото «казнь партизана». Герр офицер, фельдфебели, дойче зольдатен со шмайсерами. Все стояли и смотрели на Ленку. А она голенькая, с табличкой на груди «Партизанка» и петлёй на шее, стояла на складном табурете. Я хотел закричать, но вовремя спохватился — она же может испугаться, нога сорвётся и тогда игра в миг превратится в убийство. (Специально для .оrg — ) Ребята заигрались, сильно заигрались, не понимают что вот так шутить нельзя. Опасно же, чёрт возьми. Надо бежать и подхватить её, а потом уже объяснять, увещевать, ругаться. Главное чтобы она продолжала стоять на этом шатком табурете, пока я не выну её из петли. И тут я увидел, как она улыбнулась. Затем её губы двинулись, и не знаю откуда, но я понял что она сказала «Ауфидерзейн!» И подняла одну ногу. Как лось бросился я сквозь кустарник. Время почти застыло — почти, но не совсем. Её нога продолжала своё движение. А рядом с ней не было никого, кто остановил бы её. Да и не смог бы. Ведь фотография не может двигаться. Они больше не люди — они там, на фото, фашисты.
Я уже расталкивал в стороны автоматчиков, стоявших у меня на пути, когда и вторая её нога оторвалась от опоры. Мне оставался всего шаг, но… я не успел… Ленка рухнула на землю. А сверху на неё упала и перекладина виселицы. Затем куда-то в сторону завалился и столб. — Лена, Леночка! Ты жива? Лена! — я тряс её тело. — Да жива она, — раздался голос сверху. Я оглянулся. Надо мной возвышался герр офицер. — ТЫ! Скотина! — заорал я, вцепляясь в него: — Ты убил её! Как я потом, уже на холодную голову понял, счастье, что меня оттащили. — Ты что, совсем рехнулся что ли? Это же только игра! — Ни фига себе игра тут у вас! Живого человека вешать. — Да не вешать. Ты хоть посмотри, верёвка даже не привязана была, виселица из веток трухлявых, пальцем ткни, всё развалится. Ну ты чё в самом деле, не знаешь что ли как ролевики строят? — Козлы вы, а не ролевики! — Послушай, она сама сказала, что всё с тобой согласовано. Чтоб её не расстреливать… — Мальчики, — раздался девичий голосок снизу и мы все синхронно повернули головы на него. Светка сидела рядом с Леной и поддерживала её голову. Глаза Лены были закрыты, грудь явственно вздымалась. — Мальчики, бросьте спорить. У неё шок. Её надо в наш лагерь отнести. Десятки рук потянуль к Лене — к моей Лене. — Нет! — прохрипел я. И руки замерли: — Никто, слышите, никто не смейте прикасаться к ней. Только я сам. Я поднял её тельце на руки. — Мы же помочь… — Уйдите с глаз моих. Все сгиньте. Добром прошу, — сказал я, прокладывая себе путь через опешивших фрицев: — Не могу больше ваши морды видеть, уродские. В спину мне раздался недовольный ропот, но мне было плевать. Я бережно нёс мою девочку. Сзади догнала меня Светка. Наша разведчица.
Она была всё в той же немецкой униформе. — Прикрой её хотя бы, — сказала она, протягивая мне ленкину одежду. * * * Вот уже который час я тупо смотрел в потолок своего штабного блиндажа. На обратном пути до нашего лагеря Ленка пришла в себя. Сперва она обнимала меня за шею и так прижималась ко мне, что я готов был простить всех и её в том числе. Затем внезапно её настроение изменилось и вот уже, слово за слово, я негодяй, пользуюсь её беспомощностью, чтобы поглазеть на её тело, и прочая нелестная околесица в мой адрес. Сейчас Ленка вроде спит в своей палатке, рядом с ней Света, присматривает, чтобы чего не случилось. Всё-таки человек в таком состоянии… Или она вообще по жизни такая неадекватная? Что я вообще знаю про неё, про девушку, которая мне так понравилась, что я поставил себе целью любыми средствами добиться её расположения? Да ничего по существу я не знаю. Просто сидел на краю нашего обычного места тусовки в городе, а мимо шла она, моя Лена, вместе с подружкой Светой. И я подумал… ну, наверное то, что обычно думают в таких случаях и все остальные: «Ах, какая эффектная девушка. Наверное не про меня, но чем чёрт не шутит. Да и вообще, кто это сказал, что не про меня?» И я подошёл к ней и предложил познакомиться. Не сразу, но она согласилась. К тому же подружка поддержала идею, ну а как известно, куда одна туда и другая. А я чем мог её завлечь? Ведь девушкам нынче мерседесы подавай — а я ещё пока на мерседес не заработал. Но у меня есть то, чего невозможно купить за деньги — моя душа. У многих, кто при деньгах, её нет. Продали они свою душу. Не в прямом смысле, конечно, но очерствела их душа — и не стало человека, только кошелёк на ножках. А жизнь прожить надо ведь не с деньгами, а с человеком.
И тогда я стал рассказывать им про игры. Лена сперва лишь усмехалась. Конечно, она такая эффектная, на что ей эти игры. Но и тут Света помогла. Ей это похоже интересно стало, она и сказала Ленке: «Да что мы теряем? Давай поедем?» И вот так моя будущая девушка оказалась в моём отряде. — Командир? — в проёме показалась голова Стаса: — Я типа… — Да заваливай, не стесняйся, — отозвался я, не вставая с лежанки. — Да я так, на пару минут. Тут мы с ребятами потолковали. Короче ну сам видишь, стухла игра. Нет смысла завтра ждать. А дома, сам знаешь, сессия, готовиться надо. В общем, мы снимаемся, командир. — Снимайтесь, — ответил я. Стас ещё помялся немного и слинял. Мне было по барабану. И по бубну то же. Я созерцал потолок. * * * Проснулся я ночью от того что элементарно замёрз. Пойти что ли погреться у костра, чайком побаловаться. Но когда я вышел, то не увидел ни костра, ни часовых у него. Ах, мать! Они же свалили все. Точно, ещё Стас мне об этом толковал, а я клювом прощёлкал. И где теперь чайком разжиться? Не к фрицам же бежать? Тем более, после вчерашнего, вряд ли меня там хорошо примут. Постой-ка вон какая-то палатка. Кто-то не съехал. Ура, живём! Не я один тут робинзон, есть у меня товарищ по несчастью, такой же недотёпа, как я сам. И должны же быть у него хотя бы спички, чтоб костёр разжечь… или не должны? Вообще-то по закону подлости навряд ли у него есть спички. Но хотя бы его можно будет подбить сходить к немцам за огоньком — поди ему-то, в отличие от меня, не откажут.
А кстати, а кто же это не уехал вместе со всеми? Кажется, в палатке мерцает свет… Я подходил всё ближе к палатке и теперь уже видел, что в самом деле, сквозь приоткрытый полог пробивается неясное мерцание огоньков, как от тлеющих углей. Иногда как будто в воздух взвивались струйки дыма. Ну да, точно. Дым, мерцание углей, как в хижине старого лесного шамана. И ещё тихий распевный шепот. Я подходил ближе и напев становился всё явственнее. Я как будто знал этот голос, но не мог разобрать ни слова. И мне не хотелось их разбирать, а хотелось идти всё ближе и ближе. Я крался, я прижимался к земле как гепард перед прыжком. Я слышал зов и это был зов самки. Но она звала не меня… Кого же? Я вслушивался и не мог понять. Мои мысли уплывали куда-то, на их место приходила лишь одна решимость — узнать кто же встал поперёк моей дороги. И вдруг напев сам собой стал складываться в отдельные слова в моей голове. Я даже не мог понять как это произошло, но

Язык чешется

ДРУГ, ОН И В АФРИКЕ ДРУГ

Воспоминания — последнее лето юности