это чудное видение взглядом, оба глубоко вздохнули:
— А то еще, помнишь Пашка, как ты на двери огонек нарисовал, а твой дядька Васька спьяну хотел от него прикурить?..
II.
С вечера Васильевна, супруга Митрича и мать Павла была сурова:
— Опять, кобелина старый, на Наташку губы расслюнил? — Прямо влепила она в лоб мужу, едва они уединились в своей спальне. Васильевна была женщиной суровой, но справедливой.
— В смысле? — Развел руками мужик.
— А то и «в смысле», возьму кастрюлю с кипящим борщем, надену на твою подлючую башку и завяжу снизу, как ушанку. Счас у нас один инвалид в доме, а то будет два. А то я не вижу, как ты вокруг молодки вытанцовываешь: Наташенька, вот тебе полотенечко, Наташенька, возьми тот кусочек, он самый вкусный. Гляди, вражина, тронешь ее — или из ружья тебя прямо убью или грибами отравлю.
Потом долго лежали и молчали, синхронно глядя в потолок, на котором качались скошенные прямоугольники света от дворовых фонарей. Близко залаяла собака, лай тут же стал отдаляться и растворился где — то в в кукурузных полях.
— Ты, это, Митрич, потопчи девку, — вдруг нерешительно попросила Васильевна.
— Как это, «потопчи»?! — Очнулся хозяин и даже сел на постели, спиной к Бабке.
— Ну, как мужики топчут баб. Ой, а то тебе не известно, кабан похотливый. Сколько беды я с тобой приняла, чуть все глазоньки свои не выплакала, — шмыгнула носом женщина.
— Уйдет ведь она от Пашки, ей мужик нужен, что будем тогда делать? Вот и подсоби сыну, ты не облезешь, а всем облегчение.
— Дура ты, баба, набитая, — искренне сплюнул супруг. — То борщ на голову опрокину, то «потопчи». И что я сыну родному, своей кровиночке, скажу? Да, я лучше застрелюсь, а на жену его не полезу.
— Полезешь, как миленький, — гладила старика по спине его старуха. — А то я не вижу, что с тобой по утрам делается, одеяла не дождешься, ты ж его так крутишь на своем этом кривом хую, что его не поймаешь. И сын все поймет и рад будет, что родному человеку досталась жена. Павлуша у нас с детства умненький, это он весь в моего отца.
— Это твой — то отец «умный», тот, что дом спалил и мать твою топором гонял?!Пашка весь — в мою мать, вот кто была святая женщина!
— Цыц! Ложись спать!
С утра Митрич поехал в район, в налоговую. Там выяснилось, что его главбух завалил отчет, да не случайно, а с умыслом — хотел прикрыть свои махинации.
Из райцентра Митрич ехал мимо своих полей — пшеничка, кукурузка, подсолнух. Поля широко и плавно раскрывались одно за одним, как файлы и радовали глаз хозяина своей ухоженностью.
Иссиня — черный джип замигал правым апельсиновым фонарем и съехал на обочину — то фермер не смог побороть искушение выйти в поле и слиться с ним. Мощный колос, уже в стадии восковой спелости, стоял густой стеной, могуче и приветливо шелестел под ветром. Богатый урожай по всему этому неоглядному морю схватывался вихрастыми круговинами и катился волнами.
На ближнем колосе качалась удивительно красивая васильковая бабочка, ее крылышки вытянулись и дрожали как трепетное пламешко на фитильке свечи.
Митрич подставил палец и приятное насекомое, синхронно взмахнув крылышками, смело взошло на этот указательный перст. Этот замечательный человек поднес ее к самым глазам, он любовался ею, как каким — то диковинным цветком, она, казалась, чувствовала это и спешила показать себя — крошечные глазки, перламутровое брюшко. Потом поднял палец в небо, прелестница вскарабкалась на самую его верхушку и полетела, как — медленно и неуклюже трепыхаясь в волнах ветра.
Его порывы усиливались, поле гудело все тревожнее, и вдали, по по всему горизонту грозовым фронтом встали темные тучи с седыми вершинами, в которых, как в крепостных башнях, уже гуляли и пересекались молнии.
Чуть позже Митрич и Наталья сидели все в той же беседке друг против друга, оба держали руки перед собой на столе и чуть ли не соприкасались ими. Небо рокотало, все острее пахло дождем.
— Скажи, Наталья, зачем ты с Павликом? Почему не уходишь? — Прямо спросил свекор сноху.
— Вы сегодня какой — то сердитый, Роман Дмитриевич? — Посетовала молодая родственница.
— Смотри, если ты на мои миллионы рассчитываешь, то это зря, не получишь ни копейки.
— Это почему?
— Да потому, что я пожил уж на свете, и знаю цену такой вот «верности».
Первые капли дождя сыпанули на крышу беседки, свежо и ярко пахнуло клевером, но дождь качнулся и опять отдалился. Наталья поправила старомодную, клетчатую шаль Васильевны на своих плечах. Задумчиво и долго смотрела на горизонт:
— Я в детстве была страшно лопоухой, — наконец заговорила красавица. — И с Павлом, когда познакомились, я прической, как могла, скрывала этот свой недостаток.
А потом решилась, пошла и сделала операцию — мне скорректировали ушные раковины, но процедура оказалась неожиданно сложной, пошло воспаление: вся голова искромсана, лицо перекошено, и врач еще «утешил», говорит, если не удастся стабилизировать ситуацию, можешь на всю жизнь уродиной остаться. Слова не такие, но смысл этот. А мне 22 года, представляете мое состояние?
А тут Паша приходит проведать. Хотела спрятаться, не показываться ему, я ведь крокодил, крокодилом, и волосы собраны в шапочку, их не распустишь, ничего не спрячешь. А, думаю, чего уж, в общем, вышла.
Говорю ему: возможно, ничего не заживет, на весь свой век такой останусь. Он ушел, думала, навсегда, а он наутро приносит мой портрет — всю ночь писал. И столько в этом портрете любви и света, и ушки правильные у меня и красивые — в общем, красавица я, глаз не оторвать. А он мне говорит: знаешь, кто это? Это ты. И какой бы ты ни была, мне все равно, потому, что я знаю, какая ты. Эта картина, как зеркало, показывает тебя настоящую.
— Да, Пашка, если захочет, то нарисует. Он такой, — добродушно кашлянул Митрич и снова спросил:
— И ты это помнишь? Сейчас — то ты, вон какая раскрасавица!
— А такое разве можно забыть? И не надо нам от вас никакого наследства, сами все заработаем, вот только Паша чуть поправится. Мы ведь уже две картины его продали и новые заказы есть. Может, оно и к лучшему, что так все вышло, что его карьера в авиации завершилась, наконец займется своим любимым делом, ведь Павел — большой художник. И приехали мы к вам не за деньгами и богатствами вашими, а как к родным людям, нам просто сейчас надо немного любви и тепла… Ребеночка вот только очень хочется, — тихо добавила девушка, склоняя голову.
Пахло градом, мокрой травой, черные тучи стянулись в самый центр купола и сгрудились так плотно, что обнажили неширокую полоску неба над горизонтом, там оно было пронзительно — синим и сияло так радостно и ярко, что жутко захотелось жить.
— Ты, Наташа, это, прости меня, дурака старого, сам не знаю, что нашло. И, знай, мы все очень вас любим.
Все, что угодно ожидал Митрич от этой «легкомысленной девИцы», кроме такого умного и честного ответа.
Она накрыла пальцами его руку и благодарно сжала. Он поднял руку, поднес ее пальчики к лицу, дотронулся губами.
За обедом, где все домочадцы почему — то молчали, дружно стуча вилками, глава семейства попросил сноху попозже подняться к нему в кабинет. Он собрался предложить ей место главбуха. Он окончательно убедился, что тут необходим свой человек.
После трапезы отец предложил сыну включить компьютер в общей комнате, искал какие — то справки.
Пашка сидел в кресле перед монитором, Мирич стоял рядом, положив руку на высокую спинку кресла и сверху тоже всматривался в экран. Послышался стук каблуков. С другой стороны подошла Наталья, ее волосы теперь были убраны в богатую косу — колос, на девушке были красные туфли на шпильке и очень короткое, облегающее, светлое платье, которое, казалось, не одевало, а раздевало красотку, обнажая высокие, подкрученные бедра и полушария грудей в глубоком и широком декольте, как в корзинке.
Митрич тут же вспомнил «лунную дорожку».
Прелестница тоже пристроила ручку на спинку кресла, «нечаянно» попав ею на лапу свекра, но не убрала, а оставила, делая вид, что не замечает, на чем лежит ладонь. Она тоже смотрела в монитор и кусала губу.
Мужик не знал, что ему делать и ждал. О документах он уже и не думал.
Он не понимал, правда ли сноха не чувствует его руку или притворяется.
Он тихонько шевельнул конечностью, Наталья тоже, и они жадно сплелись пальцами.
Паша этого, естественно, не видел.
— Что ты, любимая? — Обернул он на супругу свои синие глаза.
— Да вот твой отец говорил о деле, зову его в кабинет, мне потом еще надо успеть в райцентр, маникюр хочу сделать. Ты наверное забыл, а у нас завтра годовщина свадьбы. — Волнуясь, выдохнула она.
Все это время изменщики жадно тискались пальцами. И Митрич, млея от тревоги, понимал, что все табу уже сняты, и это, когда он сам не сформулировал еще для себя свою стратегию. А сноха так — то странно переступала на своих ослепительных ногах, нетерпеливо гарцевала, как молодая кобыла под перестук каблуков.
— А вот и не забыл, а даже подарочек заготовил своей любимой женушке, — торжествовал сын. И тут же обратился к отцу:
— Пап, ну побеседуй с Наташей сейчас, раз ей надо освободиться раньше.
Мужчина и девушка переглянулись, и, не сговариваясь, разом отступили от кресла. Первой по ступенькам лестницы шла Наталья, она почти бежала на носках туфель. Митрич едва поспевал за ней, с удивлением чувствуя, что его слабое сердце окрепло и уверенно несет его вверх.
Ступеньки мелькали одна за одной как спицы, порой гремели каблуки, перед глазами папы плыла невероятно аппетитная попа «доченьки», энергично работая упругими ягодицами. Пожилой, солидный мужчина окончательно потерял голову, он думал лишь о «лунной дорожке», ощущая нарастающее давление в паху.
Влекомый Натальей спутник выронил телефон, он улетел в пролет и грохнулся о паркет, как — то остро вякнув.
В кабинет

Клизма (1 часть)

Двое под лодкой не считая двух незнакомцев

Мой мучитель