смех. Валя сочла нужным объяснить дурочке, что произошло: — Это сперма, от неё дети бывают. — Света испугалась:
— Я теперь что, могу от него ребёнка родить? — Все опять засмеялись, а Валя успокоила простушку.
— Не бойся, глупенькая, ничего не будет. Вот если он тебе туда спустит, — она махнула рукой в сторону Светкиного живота, — тогда да.
— Кстати, девчонки, — решила перехватить инициативу Вера, всё ещё досадовавшая, что ей не дали унизить Вострикова по полной программе, — этот гад тут радуется жизни, а Оля там чуть из окна не выбрасывается. Не пора ли ему дать почувствовать, что такое по-настоящему стыдно? Свет, ты хочешь, чтобы он тебе сделал очень приятно?
— Ну да. А что надо делать?
— Сначала сними трусы.
— Зачем? — удивилась Света.
— Не спрашивай, увидишь. Ну, Светик, не дури, тебе понравится, обещаю.
Девчонки, в предвкушении нового развлечения, стали поддакивать Вере, убеждая Свету делать как сказано. Та с сомнением стянула трусики и положила их в свою сумочку. Федька, видимо, догадался, что его ожидает, и попытался было встать, несмотря на связанные конечности, но одна из одноклассниц быстро пресекла эту попытку, использовав проверенный способ — удержание за «достоинства». Востриков, со слезами в голосе, стал снова просить отпустить его, но собравшихся было уже не остановить.
Валька почувствовала, что разыгрывающаяся сцена вызывает у неё двойственное отношение. С одной стороны, хулиган, осмелившийся опозорить безответную девочку на глазах всего класса, получает справедливое наказание. С другой стороны, они, кажется, зашли слишком далеко в этом наказании. Вдобавок она ощутила смутное томление, какое-то неясное, но приятное чувство, сродни тому, вероятно, что испытывали остальные девочки, ставшие участниками происходящего. Это было, наверно, то же чувство, которое волновало древних римлян, собиравшихся на представления, где голодным хищникам скармливали ранних христиан, то же, что чувствовали средневековые горожане — свидетели сжигания на кострах инквизиции обнажённых женщин, объявленных ведьмами. Поняв, что остановить неизбежное не в силах, она отдалась этой волнующей стихии.
— А теперь садись ему на лицо, — продолжила Вера наставлять оробевшую инженю. — Нет, не так, повернись лицом к нему. И платье задери повыше.
— Ой, а он меня не укусит? — испуганно спросила Света. — Пусть только попробует, — был ей ответ. Мы ему быстро что-нибудь оторвём. Да шучу я, не с… ы, — это уже Федьке, который, при последних словах, побледнел и, кажется был готов упасть в обморок. — Не укусишь?
Федька с горящими ушами был жалок. Член его поник и снова съёжился, на лице было написано отчаяние. Отвечать на вопрос ему было стыдно, не ответить — невозможно. Он помотал головой.
— Ну вот, видишь — не укусит. Ему своё хозяйство дорого. Давай, садись.
Светка приподняла платье, встала широко на колени и стала медленно опускаться на Федькино лицо. Щёлкнула фотокамера, и лицо наказанного с нависающей над ним женской промежностью осветилось яркой вспышкой. Света вдруг остановилась и спросила:
— А он не задохнётся?
— Ничего с ним не случится, ртом будет дышать, только всем весом не дави, — ответила Вера и, взяв Свету спереди и сзади, аккуратно посадила её. Нос пленника погрузился между ягодиц красавицы, а рот оказался напротив её раскрывающегося бутона. — А теперь лижи, — продолжила Вера, обращаясь к однокласснику, — будешь хорошо лизать — скоро отпустим.
Федька что-то возмущённо прошипел и даже попытался вырваться, забыв, что кто-то из одноклассниц держит его за причиндалы. Ему быстро напомнили, и пришлось бедняге начать работать языком. Поначалу у него получалось неважно, но, под чутким руководством Веры, он вошёл во вкус и, кажется, даже стал получать удовольствие. Во всяком случае, об этом свидетельствовал его вновь крепнущий отросток, развернувшийся в сторону сидящей на нём девочки. Светка тоже почувствовала наслаждение и, инстинктивно стремясь усилить его, задвигала тазом, буквально насаживаясь разгорячённой вагиной на язык лежащего под ней мальчика. Снова и снова щелкал фотоаппарат, запечатлевая кадры редкого в скучной школьной жизни события.
— Смотри, как бы он тебе не порвал кое-что своим языком, — съязвила Вера, кажется, начиная завидовать классной дурочке. — Вон как наяривает!
Что-нибудь ответить членораздельно Света была не в состоянии. Она глубоко дышала и продолжала ёрзать мокрой промежностью по лицу Федьки. Тот работал языком из последних сил. Внезапно, с каким-то звериным рыком, Светка выгнулась и забилась в оргазме. Из её влагалища закапало прямо в открытый рот лежащего под ней парня, тот закашлялся, но, не смея у всех на глазах выплюнуть девичьи соки, вынужден был проглотить их. Неопытные девчонки испугались, что Светке стало плохо и подхватили её под руки. Та мало-помалу стала приходить в себя, затем встала, оправила платье и, закатив глаза, произнесла:
— Ой, девочки, как классно! Вы не представляете! Я в полном отпаде! Кто тоже хочет?
Неизвестно, были желающие или нет, но никто не признался. Валя подумала, что акция затянулась и выдвинула предложение закругляться. Против никто не высказался. Вера, которая, судя по всему, была чем-то недовольна, ехидно произнесла:
— Ну ладно, Валька, ты это всё начала, тебе и заканчивать. Развяжешь ему руки, а ноги он сам. Если что, шокер у тебя, отдашь после. Ну, мы пошли, чао!
Она открыла дверь и, осторожно выглянув, вышла. Девчонки, потупившись, потянулись за ней. Через несколько мгновений в туалете остались только Валя и пленный одноклассник.
Чтобы не попасться в последний момент, Валя снова взяла швабру и подпёрла дверь. Она посмотрела на Федьку, лежащего на полу. Вид его был жалок: видимая часть бёдер и ягодиц была покрыта красно-синими полосами, на лице невысохшие следы Светкиных выделений вперемешку с его собственными то ли слезами, то ли соплями. Как ни странно, «хвостик» наказанного был на взводе. Она подошла ближе и спросила:
— Ну что, теперь-то ты понял, как плохо ты сделал Оле?
Невольно она вспомнила беззащитную позу своей одноклассницы, лежащей у всех на виду на полу спортзала со спущенными трусами и раздвинутыми ногами, с раскрытой влажной розовой щелью и ниточкой, торчащей из неё, и представила на секунду, что на месте Оли могла быть она сама. Её передёрнуло от мгновенного ощущения острого стыда и, одновременно, какой-то непонятной сладкой истомы. Востриков молчал и смотрел на неё умоляющим взглядом. Она подумала, что не разглядела подробностей, когда Светка вышла на сцену и оголила последнюю защиту на теле Федьки. Они были одни, и никто не мог ей помешать. Взяв в руку его сразу напрягшийся ствол, она осторожно сдвинула кожу в сторону корня. Федька задышал громче, а выбравшаяся
наружу головка налилась алым цветом. Валю заинтересовала странная неровность на обращённой к ней стороне головки. Она слегка прикоснулась к ней пальцем, и Федька дёрнулся, как будто от удара током. Она испугалась, что повредила что-то и быстро сдвинула кожу обратно. Головка спряталась, но не до конца. Беспомощный одноклассник лежал, откинув голову и тяжело дышал.
— Больно? — участливо спросила она, чувствуя вину за причинённое ему страдание.
— Нет, — был ответ, — ну, пожалуйста, ещё…
Она подумала, что делает что-то не то. Это было уже не наказание хулигана, а как будто его поощрение. Надо было остановиться, но ей самой так хотелось продолжить! Для самооправдания она спросила:
— Тебе стыдно хотя бы?
— Да, да, очень стыдно, — отвечал наказанный, — только, пожалуйста, не останавливайся!
Член его был по-прежнему у неё в руке. Федька резко дёрнул корпусом, и головка показалась снова, а затем снова спряталась. Она поняла, чего он хочет. Это было то же самое движение, что показала Вера и потом исполнила Света. Валя сосредоточенно стала двигать рукой. Выражение на лице одноклассника подсказывало ей правильный темп. Ей вдруг стало смешно. Она вспомнила, как однажды в деревне они забрели с компанией на молочную ферму, и доярки дали им посмотреть, как проходит дойка. На коровье вымя надевались специальные колпачки, они смешно подёргивались, и молоко тонкими струйками поступало по шлангу в большой бидон — подойник. Теперешнее её занятие было очень на то похоже, и ей оно нравилось. Через минуту-другую Федька запыхтел сильнее, напрягся, и из его члена брызнуло. Ещё несколько судорожных подёргиваний, и пенис стал уменьшаться в размерах, съёживаться, а из кончика на живот медленно заструилась густая светлая жидкость.
— Ну, я пошла, — сказала Валька, спрятав ухмылку.
— Как, а я? — воскликнул лежащий на полу. — Ты не развяжешь меня? — Кажется, он испугался всерьёз.
— Ладно, я пошутила, — смилостивилась Валька, — давай, поворачивайся на бок, я развяжу тебе руки. Ну, а ноги уже сам.
Фёдор сделал всё как сказано. Валька развязала его руки и ушла. Позже они договорились с девчонками, что никому не будут рассказывать о том, что произошло тем вечером. Иначе им всем могло не поздоровиться. Федька, само собой, тоже молчал — в его компании то, что с ним случилось, было неприемлемо и, став известным, немедленно привело бы к непоправимым для него последствиям. Через год, правда, какие-то слухи просочились в школе, но толком никто, кроме участников, ничего не знал, и слухи постепенно сошли на нет.
* * *
Валя нечасто вспоминала в подробностях продолжение истории с Олей. Она чувствовала, что перегнула тогда палку, и кара, которую они назначили Федьке, оказалась серьёзнее его провинности. Что же думал об этом сам наказанный, она не знала и могла только догадываться. А теперь она оказалась в его власти, и, надо думать, он не преминет отомстить ей по полной за перенесённое унижение.
И посоветоваться-то ей не с кем! С подругой они как-то охладели друг к другу, матери, понятно, тоже не расскажешь. А что, если поговорить с Семёном? Про аборт он и так знает, да не понаслышке, про съёмку тоже. Может быть, подскажет что-нибудь дельное?
Валя позвонила Семёну и сказала, что ей надо с ним посоветоваться, но не по телефону. Тот ответил, что сегодня

Трахнули замужнюю после корпоратива

Язык чешется

ДРУГ, ОН И В АФРИКЕ ДРУГ