опиума. Онкре снова высовывает свой член, а потом сразу же окунает обратно, раздвигая теперь уже подготовленное и разработанное тело девицы, как филе. Любовное чувство, подкатывая грозами предвкушения животного кайфа, налило тело Сиго сполна, кипящей, танцующей по всему телу кровью, искрящей гормонами счастья. Хер заходит на все десятки сантиметров, вызывая резиновый треск и хлюпанье, словно кто-то медленно опускает раскаленный клинок в кувшин со свежим, ароматным вином.
Фонари включились. Альтдо видит всю улицу целиком. Он отворачивается от воды, облокотившись на забор и скрестив ноги. Теперь не хватает только звезд — главных спутников всех одиночек. Альтдо набирается сил, отряхивает куртку сзади, и идет в направлении соседнего района. Маленькие дома окружают парня, все окна закрыты, свет в них создает душевную боль, а выключенный свет создает чувство заброшенности, что ещё большая боль. Альтдо старается игнорировать всё, что связано с людьми, все предметы и все намеки на какую-то социальную жизнь.
— Невозможно… Люди собрали все эти улицы, каналы, мосты. Всё построено обществом, и они будут говорить, что это и есть их творчество. Но это лишь эффект, при котором, муравьиные передвижения, автоматически образуют муравейник — тоже государство, где отдельный муравейчик лишь таскает всякую хуйню туда — сюда, неспособный создать ничего сам. Однако, при появлении в Муравейнике жука, который начнет скатывать шарики и ломать норки муравьев, система быстро его уничтожит. Всё четко. Отец Сиго хорошо понимает, как устроена природа насекомых.
Вдали, над сравнительно небольшими холмами, то выходя, то опять прячась за тучами, проглядывается первая, и пока единственная звезда. Альтдо замер, рассматривая этот мелкий комочек благости, между холодных, бетонных построек, самого холодного мира, среди всех существующих миров.
— Ах, звезда… Я назову тебя… Не знаю пока, каким именем. Но ты станешь моим слушателем в этот час! Решено!
Тазобедренные суставы Сиго, играют роль разводных ворот, а дрожащими руками, она перехватывается за свои покрасневшие ягодицы, дабы ни за что не упустить, точно распознанное чутким, молодым мозгом, ещё способным находить себе всё самое вкусное в любом деле, ощущение продвижения каждого миллиметра жилистой поверхности члена, сдвигающегося внутрь, и внутрь и еще, в ту самую, нежную, сопротивляющуюся, горячую сырость. Онкре начинает ускорять движения фрикций. Сиго пронзает повторяющееся ощущение широкого члена, погружающегося в живую, пульсирующую, розовую мякоть, на пути впускающего в себя часть смазки, потом отступающего ровно столько же назад, и опять с большей силой всё глубже ввинчивающегося в оцепеневшее от наслаждения тело, пламенеющее детородной жадностью, и ещё большей звериной, дочерней жадностью.
Врезаясь всё быстрей и быстрей, в уже ничего не способную выкрикнуть девицу, только рычащую и попискивающую на фоне сменяющихся, издающих сопливый звук, мощных фрикций, Онкре приподнимает её голову и слегка сжимает своей огромной рукой её тонкую шейку. Самец набирает обороты, растирая сколькое, молодое мясо изнутри, достигая огромной температуры. В теле Сиго, словно работает доменная печь. Визги девушки в этот момент, бьют молниями из темноты разума:
— Рви меня, ну же, растягивай, как шмотку! Прошу ещё! Ещё… А — а-а — !!!
Её клитор дрожит над плюющейся киской, как замкнувший рубильник электросчетчика. Постепенно, к девице подбирается самая наивысшая степень блаженства, её наиболее острейшее за прожитую жизнь, чувство исступления, о котором мечтает любая женщина. Её встречает порыв, заставляющий вдавливать пальцы рук и ног в крепкое тело Онкре, как львиные когти, испытывая к партнеру ощущение друга, каменной стены и любящего её, сильного отца, дарящего солнечное тепло, любящего и снова любящего, погружающего в любовь всем телом и питающего все нервы, каким-то запрещенным, электрическим вкусом телесной неги.
Лицо Сиго алое, с набухшими жилками у висков, создаёт гримасу, которая означает, что человек не нуждается больше в сдерживании себя. Слишком хорошо. В эти секунды она больше не человек, людям это не доступно, ещё немного и она кончит от этого огромного члена, сладко скользящего у неё между ножек, всё сильней и сильней. Собственные стоны возбуждают бедную девицу еще больше, и всё это накладывается на ускоряющийся у неё внутри поток напряженных толчков, она уже рыдая, потеряв голос, с зажмуренными глазами, не шевеля отдельными конечностями, просто ездит вперед — назад, в оцепенении, словно мчится к обрыву на полной скорости, верхом на огромном бревне.
Альтдо доходит до подножья холма, где нет ни домов, ни руин, ничего. Черное, исполинское небо озаряет всю Землю, это край города, и край сознания молодого парня, кроме него там есть еще одно существо, для него вполне живое, абсолютно важное, и единственно готовое слушать — это звезда по имени… Ах!Не знаю… Альтдо поднимается наверх, он с трудом преодолевает путь к вершине холма, по скользкой траве, по рассыпчатой, каменистой, неровной почве, но лишь так он согревается на пути. Его тело в напряжении, ему жарко, он стремительно карабкаясь наверх, снимает свою куртку, потом расстегивает воротник кофты, засучивает рукава. Каждый шаг — это боль, но эта боль — ингредиент его сладкого вдохновения, он не встретил никого на пути, никто к нему не явился, он не познал добра, любви, блага, дружбы, ничего, абсолютный душевный холод в котором лишь мышечная тяга и трение, создают тепло! Это уже нечеловеческое состояние, полной оторванности от привычного всем мира, раздирающего на куски одиночества. Не человеческое, а нечто совсем иное… Альтдо остается несколько шагов до вершины, слезы ручьем льются по его ледяным щекам, он терпит, по пацанячи оскаливаясь, не давая себе зарыдать… шаг, ещё шаг, И…
Испытывая последний прилив страсти и накопленной внизу живота, между ног, предоргазменной, прожигающей клитор и половые губы, сахарной сладости, мучительной точки до и после, микросекунды того нарастающего ожидания, когда уже произойдет долгожданный взрыв, в разгоне десятков толчков, сопротивляющихся, огненных, сильнейших сокращений мышц, от мясистой палки, долбящей сзади, уже откровенно сходящую с ума девушку, задумываясь в один миг о заднице Онкре, о его плечах, мощной пояснице и загорелых бедрах, и в тот же миг о том, что всё это сейчас у неё внутри, сзади, сверху, в ней, с ней, часть её, и вот уже свело абсолютно всё, шею, ноги и даже лицо, да, да…да… И…
Вдох!
Приговариваются… Кхм. Приговариваются, да что же это… Км, прошу прощения. Приго..кх — кх…Блять!
.
.
.
Услышим утром солнца дивный рог,
Под небом расцветут снаряды, искры,
Полей плеяды, грохот, скрип сапог,
Звук возрождения духа Илиады!
Услышим гром, что лопнул тонкий лёд,
Раскаты молний их дуг танцующие брызги,
Развернутая кровь цветком с клинка сползет,
Взойдут из всесожженья угли правды!
Мы примем буйство весенних ветров,
И как солнце на мир наш сквозь тучи ложится,
Услышим оттуда нимф молитвенный зов,
Искусства, поэзии, музыки, живописи!
Сыграем триолью для богов небосвод,
А из рая рабов закатаем двуузел жизни,
Словом: построим мир господ!
И здоровые корни пустим свозь кости врагов до низи!
.
.
.
Сиго лопается, как шарик с парным молоком. В ней пульсируют очень редкие по своей силе для обычного секса, мощные, множественные схватки, резкой и неконтролируемой, затрагивающей матку, но имеющей своим пиком вульву и головку клитора, сладостной феерии, долгожданного оргазма. Глаза Сиго закатываются, с ней рядом уже нет Онкре, в этот миг он только питательный штырь между её ног, к которому намертво присосалась кончающая вагина, Сиго сейчас заботит совсем другое. Её рука рефлекторно перепрыгивает на клитор, чтобы вымучить из себя максимум и ещё максимум, на её лице написана вся дикая, нелюдимая, эгоистичная увлеченность, протекающего в ней, еще в острой фазе, сладко щекочущего экстаза, и жадного, напоминающего борьбу за жизнь, смакования этого убегающего момента, как растопленного в теле, огромного куска масла девичьего кайфа, растекающегося по горячей поверхности половых органов и дальше, обволакивающего их изнутри. Нервные импульсы стягивают нижнюю часть живота трясущейся девицы, узлами, спазмирующими и дрожащими внутри, как струны, всасывающими в себя кровь и вибрирующими тысячей милых, еле заметных гармоник в прищуренных глазах девушки, перенапрягая мышцы вновь и вновь, бросая бедняжку в краску.
Через миг, кровь скапливает в лимбической системе обширные потоки нейромедиаторов, а после повторно, новой волной удовольствия, скручивая нервные ткани, словно тряпку, силой выжимает из себя последнее, пьянящее чувство счастья, долгоиграющие гормоны любви, гормоны абсолютного удовлетворения, орошающие молодой мозг, словно медовый нектар. Волнами по телу пробегают затихающие нечеловеческие эмоции, клитор выстрелами подымается от нежных прикосновений женских пальчиков, и обратно расслабляется, едва не испуская дым, чувство бесконечного мышечного лакомства, сменяется чувством доброты к партнеру, желанием обниматься, желанием сделать для него всё самое приятное, что он хочет, чувством собственной женственности, материнской любви и нежной, почти детской, дочерней привязанности.
Энергия снова наделяет Сиго жизненным тонусом, и девушка выпрямляется, встав на носочки и прильнув спиной к Онкре. Она немного покаталась ещё на его члене, как бы погладив им себя изнутри, чтобы расслабиться окончательно от всех схваток. После чего, она полностью довольная, слезла с хера и легла на живот, взяв в рот инструмент Онкре. Еле приняв такую большую головку, Сиго усердно сосала член пару минут, после чего, получила по морде хлестким ударом белковой массы. Онкре прищурился и пискнув, подобно маленькому, невинному зверьку, сразу после оргазма, упрятал достоинство в трусы и ушел в душ. Сиго пошла за ним. Онкре зачем-то

С матерью в деревне

Мой герой.

Воскресная прогулка