под водолазку, скользнув по животу и нашарив маленькие, упругие холмики грудей. Он задыхался. Краснел, пьянел, сходил с ума, наливался, как помидор, страстью, не находящей выхода.
Аня почувствовала себя куклой, тренажером каким-то. Все должно быть не так. Не должно быть все так буднично и примитивно. Нет!
— Шабалкин! — Заерзала она под ним, вырываясь. — Ты совсем дурак, что ли? В армию ходил, а ума не принес. — Она вертелась, отталкивая его в грудь руками, но его лишь сильнее распаляла эта борьба. Он воспринимал ее как игру, и не желал отдавать своего.
— А после армии, знаешь, еще хуже на вас, девок, тянет. — Глядя ей в глаза мутным взглядом, доверительно сообщил он, и, оттянув ворот ее водолазки, взасос присосался к пульсирующей венке.
Он не понимал ее. От слова совсем. И от этого стало так обидно, так обидно. Аня лежала под ним, как кукла, и всхлипывала горькими хмельными слезами.
Он не сразу понял ее настроение. А, когда понял, замер, тяжело дыша и с трудом справляясь с собой. Ему было неприятно. Очень. Обламывалось жаркое удовольствие. К тому же, он чувствовал себя то ли в чем-то виноватым, то ли лохом. И это было самое противное. Ччёрт. Он сполз с нее, потирая лицо руками, сел рядом, нашарил в заднем кармане смятую пачку, наклонившись, чиркнул зажигалкой и задымил, нервно стряхивая пепел прямо на пол. Самому, блядь, хоть плачь!
Нютка сидела рядом, вся сжавшись и всхлипывая. Ему снова стало ее жалко. Может, и вправду, что случилось, а он тут — как баран. Но неудовлетворенность трансформировалась в бешенство и злость. И эти чувства боролись в нем, попеременно всплывая на поверхность.
— Блять, вот, за что вас, баб, не люблю — вечно хвостом накрутят — и в кусты. Не женюсь никогда, нах! Щас Коляну позвоню, — мрачно сообщил он, играя в руке обмотанным скотчем черным кнопочным мобильником, — с получки бухла возьмем, по лебедям пойдём. Он сухо сплюнул на грязный пол, стараясь не смотреть на Аню.
Аня почувствовала себя одновременно несчастной и виноватой. Несчастной от того, что опять не нашла понимания, виноватой от того, что куда, дура, за пониманием поперлась. Этому душевному подонку с собой бы как-нибудь справиться.
Нюта нерешительно провела пальцами по его щеке. Шабалкин вздрогнул, как от удара током, и отчаянно сощурился.
— Извини, Шабалкин, я пришла не по адресу. — Грустно ответила она. Надо было идти. Она накинула куртку, подняла с пола рюкзак и двинулась к выходу.
Шабалкин сидел, тяжело дыша, с трудом переваривая происходящее. И что он на нее взъелся. Совсем же девчонка. Дууура. В паху больно ныло, сердце стучало, злость наплывала волнами поверх спокойствия и рассудительности. Меньше всего охота чувствовать себя лохом. А, может, не лохом. Может, так и должно быть между людьми — по-человечески. Организм отказывался это понимать. Секс-секс-секс — билось сердце. Да ну ее к черту, Аньку эту!
— Ладно, давай, до свидания! — Выдавил он, не зная, что еще сказать. Что тут скажешь: фигня полная.
Нюта шагнула в сторону двери и чуть не споткнулась, что-то хрустнуло под ногой: выпавшая из кармана связка ключей валялась под ногами, а стеклянный голубоглазый брелок раскрошился сотни крошечных слезинок.
— Ё! — Грустно сказала Анютка. — Это отец мне из Турции привез. На счастье.
И пожалела, что вспомнила. Лицо снова скривилось, слезы подступили близко-близко.
— Нюют, ну, чё ты! Из-за стекляшки сырость разводишь! — Удивился Шабалкин. — Погоди-погоди! — Засуетился он, привстав с дивана и шаря по карманам. О!
В его руке оказался ключ, от которого он быстро отстегнул маленькую черненькую черепушку с рубиновыми глазами. Болтаясь на цепочке, череп словно смешно подмигивал переливающимися стразиками.
— На, Нют, возьми. Он тоже счастливый. Мне друг один в армии подарил. На счастье. Только, я, все равно, невезучий. Может, хоть тебе с ним повезет! — Шабалкин, усмехаясь, кивнул на веселенькую черепушку. Присев на диван, отцепил разбитый брелок и быстренько приладил на его место свой подарок.
— Держи, принцесса! — Он даже как-то развеселился, и атмосфера разрядилась.
Нюта нагнулась и благодарно чмокнула его в губы. Шабалкин зажмурился и выдохнул.
— Спасибо, Саш! Ты даже не представляешь, как меня выручил. — Серьезно сказала она.
— Да ладно, чё там. — Смутился Шабалкин. — Ты это, не бойся, заходи. Починить, может, нужно что! И вообще…
Кажется, его захлестнуло веселое смущение от собственной сентиментальности.
Улыбнувшись, Аня вышла в отчаянно плещущийся весенний воздух. Между ними сейчас неожиданно произошло самое главное — то, ради чего вообще всё. Вечерело. Она сжала в кармане маленькую черепушку «на счастье» и спокойно подумала о возвращении домой. Кажется, можно жить дальше…
… Наконец-то между ними произошло самое главное — то, ради чего все… Как она двигается, кричит, и наливается страстью, и становится все горячей и уже… Его яйца и бедра были абсолютно мокрые от ее выделений. Он впивался пальцами в ее ягодицы, ритмично покачивая ее на себе, жестко двигаясь ей навстречу. Это не она его — он ее трахал снизу. Ее тело тряслось, как туловище безвольной куклы, она распласталась на нем, ритмично натираясь сосками о шерстяной покров его груди, голова ее вздрагивала на его плече, и горячее дыхание обдавало шею, а низкие, протяжные стоны впивались прямо в ухо. Он задвигал бедрами еще сильнее и ритмичнее, раздвигая и сводя вместе ее ягодицы, сжимая их до боли, вползая пальцами в ямочку, к анусу, дразня маленькую дырочку, посылая ей дополнительное возбуждение. Анечка почувствовала, что ее накрывает волной неподконтрольного ей состояния. Шершавые яйца Расула Анваровича плющили ее мокрую, горящую промежность, словно, объясняя ей, что так и должно быть. Ее надо долбить, иметь, распалять, растрахивать, заставлять стонать и терять разум. С каждым движением ей хотелось, извиваясь, все тяжелей и плотней впечатываться клитором в его заросший лобок, в густую дорожку от паха до пупка. И в какой-то момент оттуда, снизу, выросла обжигающе-горячая судорога и огненными мурашками выстрелила-растеклась по каждой клеточке ее тела, до кончиков пальцев на ногах, сгибая ее пополам. Расул Анварович увидел, что она кончает, ахая, согнувшись, дергаясь, уткнувшись головой ему в ключицу. Это зрелище он не должен был пропустить — то, ради чего вообще все. В его возрасте было особенным удовольствием и предметом гордости заманить, развратить, распалить и довести до исступления юную, упругую самку. С нежностью и превосходством ощущать, что это все сделал он, и ей теперь некуда отступать. Он со всей силы оттянул за волосы ее голову, запрокинув назад, так, чтобы видеть ее лицо, искаженное пароксизмами страсти, мучительно-бесконтрольно изгибающееся тело, вздрагивающие распаленные соски… Она билась на нем птицей, вскрикивая и щедро поливая его ляжки юным соком. Внутри у нее стало немыслимо горячо и узко, судорожно запульсировало, сильно сжимая его член…
Он почувствовал, что если не остановится, то кончит сию минуту, прямо в нее. Остатки разума подсказывали, что для этого она слишком юна и беззащитна. И нереальным усилием воли он стащил ее с себя, все еще бьющуюся в судорогах оргазма. Придерживал руками, с трудом переводя дыхание, едва сдерживаясь. Надо подумать о налогах, тогда сразу все опустится. Но почему-то эта мысль не показалась ему смешной. Тело хотело только одного — удовольствия разрядки. Он еще жестче вцепился в ее попку, попадая пальцами между подушечками. И понял.
— Ложись! — Быстро уложил ее плашмя на диван лицом в подлокотник, слегка раздвинув ноги, сел на них, крепко зафиксировав своим весом, упираясь обнаженной головкой в мокрую, все еще пульсирующую вагинку. Провел руками по мускулистой спине, оглаживая, массируя, лаская, скользнул руками под тело, помассировал маленькие грудки, упругий, сжимающийся животик, добрался до попки, сминая и массируя ягодицы. Постепенно его пальцы приблизились к маленькой темной дырочке. Он нажал на вход, ощущая сопротивление. Аня дернулась и застонала. Безвольной куклой лежала она лицом вниз, только что пережив первый в своей жизни мощнейший оргазм. Её потряхивало от удовольствия, тело наполняла сладкая истома, слезы благодарности наворачивались на глаза. И то, что Расул Анварович делал с ней, было уже лишним. И даже пугающе лишним. Она поняла, куда он клонит и напряглась. Сопротивляться и отказываться было бесполезно: слишком жестко она его спровоцировала, слишком многое позволила. Слишком сильно был он распален сейчас, и все-таки верх брало любопытство. Что будет, а? Они с Зямой уже успели полазить в порнушке, насмотреться всякого интересного, и Аня со стороны представляла, как это бывает, наслушалась секретных разговоров девчонок. Но сама была совсем не готова.
— Значит, ты уже н»е д»евочка? — Настырно массируя ее ягодицы, спросил Расул. — Когда успэла?
— Успела. — Коротко ответила Анечка. Пришло время — и успела. Ей нравилось ходить вместе с ним по улице. Они с Владиком были почти одного роста, светловолосые и голубоглазые, подтянутые, спортивные, словно потерявшиеся в детстве близнецы. Только он — чуть старше и опытнее. Его пристальные взгляды заставляли смущаться и опускать глаза. Он ждал, чего-то ждал от нее, но ей не хотелось об этом думать. Они дышали в одном ритме, словно тандем-велосипедисты, и ей казалось, что это навсегда, и иначе быть не может. Они слушали одну музыку на двоих, половиня наушники, держась за руки, чтоб не расставаться в толпе. Земля звенела под ногами мартовской капелью, вихрилась апрельскими ветрами, кругом были его друзья, ее подруги, ее выпускной класс и его спортивная карьера. Бесконечное головокружение, ночные звонки, бессонные мечты и пересохшие губы. Нежные, жаркие поцелуи, нескромные руки и томное желание познать большее… И однажды после вечеринки они поехали в чью-то пустую квартиру. Анюта была под хмельком, и мало, что помнила. Какую-то возню с одеждой, его уговоры-бормотание, ее слабое сопротивление, смутный жар желания, торопливые фрикции, легкую боль — и облегчение в конце.

Как меня отодрали в попку

С матерью в деревне

Насоска