была одна воля, она была бы либо божественной, либо человеческой, но тогда Он не был бы Богочеловеком.
— Да уж, — задумчиво сказал один из батюшек с длинными усами. — Опасности подстерегают нас на каждом шагу! Вот так не подумаешь, не спросишь, или не прочтешь — и впадешь в ересь!
— Ну и что? — вдруг спросила интеллигентного вида барышня с другой стороны стола. — Скажем, я считаю, что у Христа одна воля. Вот никто мне никогда не объяснял, что их две. Ну и что? Как мне это помешает творить добро и жить по Его законам?
Усатый батюшка покачал головой:
— Осторожнее, прошу вас. Вы не знаете, что говорите, — его лицо старалось принять умный вид, но он явно не знал, что сказать.
— Ну вот не понимаю, хоть убейте!
Я пришел на выручку бедному священнику:
— Церковь учит, что любая ересь отдаляет нас от Христа. Если мы неправильно понимаем Его сущность, то не можем любить Его во всей полноте. Вот, скажем, если вы считаете, что у Христа не было человеческой природы, то тогда теряется весь смысл в крестной жертве. Бог сошел на Землю и принял крестные муки. Ну и что? Он — Бог, что ему человеческие страдания? Но церковь говорит, что Христос имел в себе две природы, и будучи полноценным человеком, он испытывал человеческие чувства: боль, страх, отчаяние. Крестная жертва лишь так обретает смысл. Любая ересь искажает наше понимание Бога, а имея ложное понимание Бога, мы теряем любовь. Любовь к Богу, и как следствие любовь к ближнему.
Кажется, меня разговорили, подумал я с улыбкой. Пора заканчивать.
— Спасибо за разъяснение.
Но я продолжал дальше:
— Другое дело, конечно, что все то, что я вам рассказал, не имеет к нам с вами большого отношения.
— Это почему?! — в недоумении воскликнула моя сестра.
— Потому что в мире очень мало людей, чьи моральные принципы определяются их мировоззрением. Для этого нужна такая воля и такой разум, которые редко встречаются.
— Что ты имеешь в виду?
— Вот например, был у меня товарищ, называвший себя последователем Спинозы. Он любил рассуждать о ничтожности судьбы одного человека по сравнению с судьбой мира, говорил, что жизнь человека имеет ценность только как часть Бога. По его мнению, оплакивание умерших — это аморальное занятие, потому что смерть человека не значит ровным счетом ничего. Здесь конечно же имеется в виду не христианский Бог, а Бог Спинозы. Короче говоря, однажды он влюбился, а через полгода его возлюбленная погибла в автокатастрофе. И наш противник оплакивания умерших настолько восскорбел, что был близок к самоубийству. Вот вам и пример: исповедовал он одно, а внутри был совсем другим. Но все люди такие. Встречаются лишь единицы, приводящие в гармонию свои онтологические взгляды с этическими, но их настолько мало, что нам — простым людям — ересь совсем не страшна. Мы все бытовые еретики, если так можно выразиться. Толкуем христианство, как сами понимаем, но если копнуть, то окажется, что каждый из нас вынашивает в себе десяток-другой ересей. Но влияет ли это как-то на нашу жизнь? Совершенно не влияет. «Ну одна воля, ну две? Какая разница? Все равно я буду в церковь по воскресеньям ходить и свечку ставить.»
— Это вас в семинарии такому учили? — спросила с подозрением Катя.
— Денис, это правда, что ты передумал быть священником? — вдруг спросила жена одного из собравшихся батюшек. Черт подери! Мои родители совершенно не умеют держать язык за зубами. Меньше всего мне сейчас хочется объяснять присутствующим свое решение.
— Пока точно не знаю, но в этом году я рукополагаться не буду, — коротко ответил я.
— А епископ уже знает?
— Нет, ему еще не говорил.
— Не думаю, чтобы он обрадовался, — сказал мой брат Антон. — У него наверняка уже на тебя планы. Ты же знаешь, сейчас священники нарасхват. Так что поспеши поставить его в известность. Но имей в виду, что по головке он тебя за это не погладит, если, конечно, нет весомой причины.
— Денис, что это на тебя нашло? — спросила Катя.
— Долго рассказывать, — буркнул я.
— Я всегда ожидала от тебя какой-то глупости! Ты погляди, какой у тебя брат! — пафосно воскликнула она. — Ты должен брать с него пример! Если бы он при первом сомнении отказался от своей цели, он бы не стал тем, кем он есть сейчас.
Спасибо, я знаю, что у меня замечательный брат, но я-то какое отношение к этому имею? Вслух я ничего не сказал.
— Катя, не нужно, — тихо сказал отец Антоний, — не сейчас.
Антон положил руку мне на плечо и сказал тихо:
— Я всегда уважал твое мнение, но и всегда боялся, что твои вольные мысли заведут тебя не туда, куда надо. Если действительно думаешь, что так будет лучше — делай, как знаешь, но прошу тебя, подумай еще раз. Не загуби свою жизнь из-за минутных сомнений. Если хочешь — можем поговорить позже наедине.
— Спасибо, — я взял его за руку. — Спасибо, брат.
Оглядевшись, я увидел, что все взгляды за столом прикованы ко мне. Среди них были явно осуждающие, были удивленные, были сочувствующие, были любопытные. Я почувствовал раздражение, которое порой вызывает у меня эта компания, поэтому встал из-за стола и вышел на балкон.
Уже стемнело, но снег за окном ярко отблескивал в свете луны. Я смотрел на бескрайнее заснеженное поле за окном балкона, и возвращаться в комнату мне не хотелось. Мне не хотелось возвращаться к ним вообще. Я представил, как бреду по этому полю далеко, подальше от всех этих людей, которые стали так меня раздражать. Что со мной случилось? Еще год назад мне было хорошо с ними, я чувствовал себя частью этой компании, разговаривал, смеялся, понимал их. Теперь — нет. Я чувствую в лучшем случае непонимание, в худшем — презрение с их стороны. Я отверг путь, который они считают единственным правильным для меня, теперь я другой, теперь я чужой. Пожалуй, единственный человек, пытающийся меня понять — это мой брат. Ну и еще Лиза. Удивительная вещь — сообщества православных. Такого контраста я больше нигде не встречал. Только здесь рядом с самой самоотверженной любовью и добродетелью сосуществует совсем нехристианская ненависть и презрение. Тут уживаются бок о бок невежество и тупоголовость вместе со здравомыслием и рассудительностью. Если бы меня попросили назвать самого мудрого, самого глупого, самого самоотверженного и самого эгоистичного человека — они все были бы из рядов православных. Привести пример самой настоящей человеческой любви и преданности? Или самой отвратительной человеческой жадности и мелочности? Все это я встречал тут, в этом невероятно противоречивом сегменте нашего общества, именуемым православные.
— Денис...
Я обернулся и увидел Лизу. Она была прекрасна в этом освещении: лунный свет озарял ее ангельское личико, густые тени ложились на него, подчеркивая его крупные черты. Она всегда была только маленькой девочкой для меня. Всегда, до этого дня.
— Привет. Что они там, меня обсуждают?
— Да нет, Антон переменил тему разговора, теперь они обсуждают отстранение Кураева от должности. Так что это надолго, сам понимаешь.
— Да, наверно. Хотя пару недель назад они уже это обсуждали.
— Ну всегда найдется еще какая-нибудь животрепещущая тема, что мало что ли? — ее глаза смеялись, хотя лицо было серьезным. — Например, ИНН. Очень важная тема, знаешь ли.
— Понятно, — я усмехнулся и снова повернулся к окну. Хорошо, что Лиза шутит на эти темы. Она молодец, раз умеет видеть комичность в таких ситуациях. — Как ты выросла, а я даже не заметил.
— Ой, да ладно тебе. Я всего на год младше тебя, думаешь, я всегда должна оставаться заплаканной школьницей?
— Нет, конечно. Теперь ты будешь заплаканной студенткой.
Она фыркнула и вздернула свой гордый носик.
— Что, разве неправда? — рассмеялся я. — Помню, две недели назад я полночи уснуть не мог, потому что в соседней комнате кто-то плакал. Кто это был, ты случайно не знаешь?
Она молча отвернулась.
— Давай не будем об этом.
— Прости, я зря это сказал. Я знаю, что тебе тогда было плохо. Прости.
Она обняла меня и прижалась к моей груди.
— Денис... Почему они себя так ведут?
— Кто? — не понял я.
— Родители.
— Они тебя любят, вот и хотят тебя оградить от неприятностей.
— Чушь, — отрезала Лиза. — Ты меня тоже любишь, но ты бы не стал угрожать парням, которые за мной ухаживают.
— Угрожать? — удивился я.
— А ты разве не знаешь, что папа сделал?
— Я знаю, что он не разрешил тебе встречаться с... Как там его звали?
— Максим.
— С Максимом, да. Мама говорила, что отец его забраковал. Но подробностей я не слыхал.
— Господи, если бы он только запретил, я бы так не расстраивалась. Может быть, я бы и не плакала тогда полночи.
— Так что случилось?
— Когда он узнал, что я два раза ходила гулять с Максимом, он выпытал у меня его фамилию, нашел его «В контакте» и начал смотреть его фотографии. При мне. Он комментировал почти каждую из фотографий, причем очень обидно и незаслуженно. Некоторые фотографии были, мягко говоря, не очень приличные. Нет, ничего такого, например, Максим с бутылкой пива дурачится, притворяясь пьяным, или он в каком-то кафе делает вид, что пьет водку прямо из бутылки. Ну в общем, сам понимаешь, ничего серьезного, но отец как набросился на меня! Что ты себе думаешь, посмотри на него! Он алкоголик, он развратник, он то, и то, и то. Потом он нашел телефон на его страничке и позвонил ему. Я не слышала, что он ему говорил — он вышел на улицу, но после этого Максим перестал мне звонить, и даже разговаривать со мной не хочет. Говорит, что лучше нам держаться друг от друга подальше.
— Господи, отец что, на старости лет совсем из ума выжил?! — опешил я.
— Представь, мне приходилось унижаться, бегать за Максимом, выпрашивать, чтобы он хотя бы со мной поговорил. В общем, я не знаю, как дальше быть. Уже не первый раз он пытается прогнать тех, с кем я встречаюсь, но такого еще не было.
Она замолчала, и мы долго стояли, обнявшись и вглядываясь в ночь. Она положила голову мне на плечо.
— Спасибо, что ты меня понимаешь, — сказала она и вдруг заплакала. Мне захотелось взять ее за руку и увести домой, но для этого нужно было пройти через комнату, из которой слышались громкие голоса и смех, и

Тёща в гостях

Последнее лето в деревне

Желания материальны.