таких компаниях предводителем был самый острый на язык и самый жестокий отморозок по имени Димон. Он был худощав, поджарый и не самый высокий. Три года он ходил на бокс, пока его не выгнали за прогулы и пьянство. Кроме того, Димон любил распускать руки на улице. Это стало последней каплей в терпении тренера, который занимался не только физическим развитием ребят, но их моральным воспитанием. Посредственного в боксе Димона вышвырнули из секции, не подозревая, в какое животное он превратится, оставшись обиженным на жизнь. Другие ребята в банде тоже в своё время занимались единоборствами, но Димон отличался колючим складом ума, резкостью характера, постоянным стремлением унизить или возвысить. Отец-бурят бросил мать Димона, когда та ещё была беременна, оставив сыну в наследство коварный прищур, природную хитрость и навыки охотника. Димон рос, окружая себя физически более сильными холуями, организуя охоту на ершистых одноклассников, подчиняя властью кулака. Его боялись ребята постарше, ребята из других школ и районов. Учителя тоже не хотели с ним связываться, опасаясь мести со стороны организованной группировки.
Когда во дворе замаячил пидорок, Димон не увидел в нём потенциал жертвы. Насытившиеся хищники играют с дичью, не умерщвляя её. Холёный увалень с плотной рыхлой фигурой, интеллигентным видом, изящно одетый, вечно спешащий, вызывал поначалу смех. Но постепенно в Димоне просыпалась ярость, в корне которой лежала зависть. Он бы никогда не признал, что завидует тюфяку, у которого есть родители, семья, которые не пьют и не ругаются матом, задроту, который поступил в университет, закончив гимназию. Димон не рассуждал такими понятиями. Его зависть, ненависть и ярость были врождёнными качествами, возникающими инстинктивно, без мыслительных процессов.
Удары становились регулярными. Нелегко нанести поджопник увальню, который постоянно бежит и уворачивается. Валик проскальзывал по стенке, но острый пинок ботинка настигал его раз за разом. Он взвизгивал и бежал дальше.
Бедный парень за три года выстрадал больше, чем за всю жизнь.
«Ненавижу, ненавижу вас, сволочи!» — твердил он в слезах, осматривая синяки на попе и бёдрах. Он бы хотел уехать в другое место, сбежать, но такой возможности не было. Он мог только прятаться от хулиганов, ждать, пока они пойдут в другое место.
Как назло банда обосновалась в соседнем подъезде. Валик не мог не пройти мимо, даже заходя с другой стороны дома, он натыкался на пинок в зад. Потому что хулиганы не спали: караулили в арке, на остановке, неожиданно появлялись в подъезде, заходили с разных сторон.
Рядом с Димоном маячили два охранника: молчаливый лопоухий Фирага, амбал под два метра, вечно стриженный в ноль, круглый год расхаживающий в одном и том же чёрном спортивном костюме, засунув руки в карманы, постоянно облизывающийся на дорогие иномарки; и казах Руся — чернявенький коренастый борец с узким лбом, красивыми чёрными глазками, небольшим ртом. Руся кадрил всех девчонок, говорил с мелодичным акцентом, ломая слова, и постоянно задирался:
— Думаешь я тебя не ушатаю?
Или:
— Знаешь что с такими на зоне делают?
У этой тройки были ещё прихлебатели — парни второго эшелона, примыкающие на время к группе, чтобы засвидетельствовать почтение. Бывшие одноклассницы выходили на улицу гулять парами, иногда соглашались вместе отметить очередной праздник — лишь бы был повод.
Для Валика эта пьяная варящаяся масса людей была безликой. Парни отличались лишь силой удара, девушки острословием. Он забегал в подъезд, вздыхал с облегчением и забывал до утра. До того момента, когда ему вновь предстояло выйти на улицу.
В начале декабря первокурсник Валентин возвращался поздно вечером домой. В этот день Димон почувствовал себя полным ничтожеством: девушка, к которой он давно подбивал клинья, предпочла встречаться со спокойным домашним парнем, не обременённым пагубными привычками, спортсменом, умницей, олимпиадником, и вообще богатым папенькиным сыночком. Всё, что так люто ненавидел Димон, вернулось к нему сторицей. От ярости вожак стаи не находил себе места. С горя выпили одну бутылку водки. Накатили вторую. Ничего не помогало.
В этот момент мимо проплыл тюфяк с портфелем. Реакция главаря банды была мгновенной:
— Фирага, тащи этого пидора в беседку. Заебал он тут ходить, жопой вилять, — Димон прищурился, кинул окурок на мокрыл асфальт и яростно растоптал его. — Ща мы туда тоже подвалим.
***
Валентин вяло отреагировал на предложение Фираги «пойти поговорить».
— О чём? — промямлил он.
— Ну надо. Идём, не бойся. Поговоришь, и пойдёшь потом домом, — Фирага, страшный как чёрт, улыбнулся, неумело подражая в притворстве и хитрости своему начальнику.
— Мне домой надо, — заканючил Валик.
— Идём сказал! — Фирага больше не уговаривал. Это был приказ.
И Валик поплёлся за амбалом к дырке в решётке детского сада. Под навесом за бетонной стеной уже собралась небольшая компания из четырёх парней. Кроме Димона и Руси были ещё двое в спортивных штанах, кожаных куртках. Парни дымили сигаретами, периодически опрокидывая содержимое пластиковых стаканчиков в горло. Услужливый Руся активно разливал по два пальца на брата.
Стояла кромешная тьма. Если бы не огни окон, фонари улиц и белые стены беседки, вряд ли можно было бы разглядеть захмелевшие выражения наглых лиц. Сырое дыхание декабрьского вечера обвевало лицо Валика. То ли от ужаса предстоящего общения, то ли от морозного воздуха стыла кровь в жилах, кожа покрылась пупырышками. Валик чувствовал, что сейчас его будут бить, и готовился морально.
— Ну что, бля, — Димон поднялся с лавки. — Хуля ты всё время убегаешь?
— Я не убегаю.
— Тебе что, в лом остановиться поздороваться? Пацаны, смотрите, — Димон обратился к двум другим, которые общались особняком. — Это чмо живёт здесь уже много лет и не здоровается. Потому что считает себя лучше всех. Ты чего не здороваешься, пидор, а? — Димон вернулся к разговору с Валентином. — Ты что, бля, совсем охуел?
Ярость достигла предела, и точный удар в челюсть откинул Валика назад. Он устоял на ногах, чтобы оценить пути отступления. Но гопники обступили кольцом и вырваться не представлялось возможным.
Димон продолжил наносить удары: сначала редкие кулаками, затем добавил точные удары ногами — под дых и поджопники.
— Я тебя научу, пидор, вежливости! — повторял он раз за разом.
Валик уже не пытался выпрямиться. Он вжал плечи, стал боком, прижавшись к стене.
— Держите этого пидора жопой ко мне, — приказал вожак.
Фирага и Руся схватили Валика за руки. Сильнейший удар носком ботинка в центр попы вывел Валика из оцепенения. Адская боль пронзила тело, и он застонал. Впервые боль вынудила открыться, проявить эмоции, которых он так стеснялся.
— Снимай штаны, блядь! — заорал рассвирепевший Димон.
Но ему не нужно было повторять. Холопы, державшие Валика под локти, ослабили ремень и с лёгкостью стянули джинсы вместе с трусами до колен.
Растерявшийся Валик полез поднимать джинсы и тут же получил второй удар, от которого закружилась голова. Задница на секунду онемела, словно потеряв связь с телом, и в следующий момент взорвалась тупой щемящей болью, проникающей глубоко внутрь, под копчик и в пах.
Валик захныкал, слёзы ручьями брызнули из глаз по щекам. Не было больше преград, сдерживающих эмоции, не было крепости, спасающей от преследования, мира иллюзий, гарантирующего свободу и счастье. Реальность ударила безжалостным залпом из всех орудий. Вот она — жизнь без прикрас и самообмана. Бьёт тебя наотмашь.
— Мама, — тихо взмолился Валик, заливаясь слезами.
Она не прибежит, как в детстве, спасать его. Отцу тоже наплевать. Всем наплевать, никому нет дела. Никому! Никто его не любит и никогда не полюбит, потому что он уродился таким. Уродом! Пидором! Слабаком! Задротом! Лучше бы ему вообще не рожаться, чем так страдать. Лучше сдохнуть прямо сейчас, чем так жить.
Такие мысли проносились в голове Валика, пока его избивали. Он уже отчаялся выйти из беседки живым. Его волновало только одно: что подумают дети, когда увидят его полуголое окоченевшее тело в беседке завтра утром. Дети выйдут на прогулку, кто-нибудь первым добежит до навеса, первым найдёт здесь мёртвое жирное тело. С опущенными до колен джинсами, большим белым задом в ссадинах, маленьким свернувшимся пенисом в пушистых зарослях пухлой мошонки. И никому не будет дела до очарованного стеклянного взгляда, устремлённого в страну грёз, все будут смотреть на жирный зад и удивляться, как такой неуклюжий тюфяк оказался здесь.
— Мама, прости меня, мамочка, — шептал Валик. Он прощался с жизнью, просил прощения у мамы, которая единственная любила его.
В этот момент в садике появился ещё один молодой человек. Он недавно примкнул к компании и только учился понимать местные обычаи. Картина, представшая его глазам, вызвала в нём жалость и чувство, похожее на ласку. Так заботливая мама не даёт в обиду детей. Конечно, как все импульсивные люди, собравшиеся этой ночью в беседке, он не отдавал себе отчёта в эмоциях и реакциях, одолевавших его.
— Э, хорош! — заорал он и оттащил Димона в сторону. — Отпустите его. Вы чё, пацаны, совсем озверели? За групповуху от звонка до звонка семь лет будете чалить. Вам это надо? Петухами на зоне кукарекать?
Такой поворот отрезвил свору. Никто из них не рассматривал снятие штанов, как начало изнасилования. Но со стороны, видимо, всё выглядело именно так: голая жирная жопа, поставили раком, избивают и вот-вот начнут трахать.
«Это ведь Димона была затея! — подумал каждый сам про себя. — Если бы рядом проходили менты, то замели бы по статье за изнасилование».
Все промолчали, но осадочек остался, и авторитет Димона незаметно упал ниже плинтуса. Каждый вспомнил тогда, какой у главаря банды скверный характер и какие недальновидные рискованные предложения поступают от него время от времени.
Все начали быстро прощаться и расходиться. Парень, выступивший спасителем, сыграл на руку: он помог тюфяку подтянуть джинсы и вызвался проводить его домой.
«Возможно, дело замнётся. Хорошо, что так всё закончилось», — переваривали

Как я стал шлюхой

Волшебные метаморфозы

Послушная девочка брата