в себе эту слабину. Отчаяние, боль, горесть сменились-таки более конструктивными эмоциями. Хотя, вряд ли можно назвать ярость таким уж конструктивным делом. «Как говорится, «не доставайся же ты никому»! Если уж мне им облад, то мы пойдём коммунистическим путём, ха!» Лицо Марты приобрело то ехидное, коварное выражение, которое с него не сходило вот уже несколько лет. Именно с таким выражением лица она творила самые бездушные вещи в своей сознательной жизни.
Андрей кое-как натягивал на себя штаны, чуть морщась от того, что вжавшиеся в промежность трусы неприятно трут саднящий анус, как в дверях ураганом появилась весёлая Марта Сергеевна: «Хей, омбре! А не сотворить бы нам глупость, как думаешь?»
— Ох, простите... У меня что-то пока силы не восстановились... Мы же с Вами час трахались...
— Да я не о том! Мне твоя задница нафиг не сдалась! Может, забьём сегодня на зубрёжку да прошвырнёмся по городу? Погода-то шепчет! Чё дома сидет сутками, когда лето на дворе! Согласен со мной?
— О-у... Ну, а как же занятия? Родители же скоро прибудут...
— Дались тебе эти!... — «уроды» подумала Марта, но продолжила не так. — Занятия! Ещё всё лето впереди, чтоб тебя прокачать, а вот погода ждать не будет. Пошли, ну!
— Ну, если Вы так настаиваете, то...
— Не-не-не, так не пойдёт! Ты хочешь сам или соглашаешься? Правду говори, а то у меня есть грозная дубинка правосудия, и я её пущу в дело, несмотря на твои «недомогашки»!
— Да, хочу!
— Пр-р-р-ральный ответ! Хотя, мог бы и на «дубинку» напроситься...
— Ну, можно и «дубинку»...
— Тогда — и гулять, и «дубинку»! Предложение принято, рассмотрено и одобрено!
— Но...
— Собирайся! Чтоб через 5 минут шагал бодрой походкой в сторону выхода!
Через 6 минут не совсем бодрой походкой Андрей шлёпал по улице, а рядом с ним шагала довольная Марта. Погода ещё с утра занялась самая благоприятственная для любого рода активности на свежем воздухе. И действительно, даже в этот будний, рачбоий день было очень много народу вокруг: вот на мини-рампе тусовалась молодёжь, вот то тут то там суетились мелкие бабули с огромными пакетами или сумками, вот прогуливались по одноичке да стайками молодые мамаши со своей спящей или безумно кричащей малышнёй. Город жил полной летней жизнью, которую никак не мог впитать в себя Андрей по двум объективным причинам — его ноги слегка подгибались, а в заду покалывало и пекло при каждом новом шаге. Но парень уже настроился на оптимистичный лад: обычно неприятные ощущения после секса с Мартой проходили быстро.
— Ой, ну чистый зомби, Андрей! Чё плетёшься еле-еле? Я уже, считай, стою на месте, чтобы тебя не обгонять!
— Иду, иду я.
— Давай скорей, а то рукой твою задницу ускорю. Это тебе в последнее время хорошо помогает ускоряться, да? — Марта кокетливо подмигнула, улыбнулась и обнажила свои хищные зубки и вредный язычок.
— Вы глубоко изучили меня уже, — Андрей подхватил своеобразный конец «каната» в игре, которую затеяла репетиторша, и слегка потянул его на себя, наблюдая, как же хорош её проворный язык.
— О, не предела совершенству! Благо, у меня есть довольно проникновенные инструменты, которые мне всегда помогали в деле глубого изучения предметов своей страсти.
— Страсти? Я думал, что Вы отрешены и бесстрастны, как преподаватель с учеником. Или эта грань для Вас стёрта?
— Я всегда знаю, когда остановиться, мелкий засранец! — Марта была игрива, но русло, в которое зашёл разговор, стало ей нравится меньше. — Знаю, когда вставить своё веское слово, когда позволить тебе работать языком, чтобы из тебя вышел толк, когда дать тебе спасительную передышку в твоем образовании. А вот ты, похоже, пал жертвой собственной тяги к знаниям. У тебя ли не стерты границы между учёбой или реальным миром?
Андрей слегка потерялся с ответом, взглянул растерянно на свою собеседницу, от чего той стало его жалко. Он почувствовал эту жалость. Почувствовал, в каком действительно жалком и безнадёжном положении он оказался. Вот он, Андрей Стёпушев, еще совсем недавно бывший молодцом-удальцом, любившим хорошенькую девушку и жившим с устоявшимися жизненными принципами и социальной ролью в обществе. А теперь, что он из себя представляет? Педик? Гомик? Педогомик, который этого не стыдится, стоит лишь ему увидеть член Марты? К тому же, трахается он вообще с трансом! Вдвойне мерзко! «Педик», «нравится», «с трансом» — втройне!!! Это так ужасно, а она ещё и ржёт над этим, сука?! Счас свалит от меня через1—2 месяца других мальчиков-зайчиков ебать, а я тут останусь один, с раздолбанным очком, жаждой её члена и перевёрнутой нахер жизнью?!
— Ну-ну, зайка, на то я и твой влиятельный наставник, чтобы повернуть в правильное положение и снабдить нужными знаниями. Неужели ты за две недели не привык к правильному положению? Хе-хех, — Марта постаралась раззадорить приунывшего и склонившего голову парня, вновь разжечь в нём огонёк озорства.
— Я прекрасно усвоил своё новое место и позу, в которой Ваши «знания» лучше всего проникают в меня. Вот только есть у этой «методики» один досадный изъян — горе от ума! Ума и понимания того, что учёбе будет скоро конец, лету этому грёбаному — тоже конец. И «многочлен» «Марта Сергеевна + Андрюша» легко и быстро превратится в жалкий разъёбанный нолик. Вот прям как моё очко счас! Спасибо Вам за всё это! — огонёк, которого так ждала Марта в глазах парня, оказался жгучим пламенем ненависти, стоило Андрею лишь поднять голову в сторону женщины. Та отпрянула в испуге, неготовая пойти в атаку, как это было раньше, когда она только подавляла волю мальчишки. Обида и горечь осознания правдивости всех его слов в миг очернили весь её цветущий и радостный внутренний мир.
Оба стояли посреди тротуара, будто бы остолбенев. Обоих гложила обида друг на друга, обоих терзала совесть за сделанные и сказанные слова. Воздух стал густ и тягуч, словно наполнившись этими мрачными чувствами. Дышать было совсем невмоготу. И Марта, и Андрей страшились сказать хотя бы слово, хотя бы звуком нарушить тишину, опасаясь, что вот эта окаменевшая атмосфера лопнет от самой малой вибрации и изрежет их осколками душевной боли, горя и отчаяния. Но говорит надо было, иначе сил дышать не оставалось.
— Изви...
— Прос...
Внезапный мороз побежал по коже Марты. Ей показалось, что снаружи её покрыл лёд, но внутри горит жаркое пламя. Она с силой притянула к себе Андрея и, не думая о возможном сопротивлении, о том, как они будут выглядеть пред окружающими, о чём-либо другом, крепко обняла его. Она словно поместила его в себя, словно растворила в себе... А мальчик вовсе и не сопротивлялся. Он рыдал.
За каких-нибудь десять секунд его яростного монолога он выпалил всё то, что росло, копилось, давило на его сознание с того момента, как он впервые увидел Марту. Вместе с этим колючим и тяжелым грузом, что огненным дождём вылетал из его груди, он словно расставался с частицей себя. Эта боль, эти упрёки, этот шок от произошедшего с ним, покидая его цеплялся за его душу, вырывая из неё куски. Он рыдал от боли и пустоты, страха, что эту пустоту нечем будет заполнить.
В груди у Андрея болело и жгло так, словно он пробежал что есть сил на морозе добрый десяток километров. Но стоило ему услышать голос Марты, вибрацию которого он почувствовал даже кожей, как боль и огонь стали плавно растекаться, оставляя лишь приятное тепло в теле.
— Ничему не конец. Слышишь меня, идиот? Ты мой и только мой — запомни это! Кто ещё такого несносного балбеса выдержит, как не такой профессиональный преподаватель? Да никто толком и узнать не сможет даже, с какой стороны к тебе подойти! А в тебе ещё столько всего есть, что можно развить, раскрыть, использовать в самом лучшем виде! Тут у меня работы — дай-ка посчитаю — на всю жизнь, если не больше, наверное! Хочешь моё репетиторство на всю жизнь?
— Хочу-у-у-у-у!!! — град слёз и рыданий вырвался очередной лавиной из Андрея, скомкав и зажевав его последнюю боль и горе.
— Поблагодари же скорее своего героического учителя, болван. Не каждый день такие подвиги совершаются, — Марта говорила спокойно, нежно и успокаивающе.
Андрей чуть отодвинулся от неё, посмотрел ей в лицо и увидел слезы. Они не катились из глаз Марты водопадом, как у него, но он отчётливо видел две слезинки, прочертившие мокрые линии по щекам этого прекрасного лица. Парень невольно вдохнул воздух, и он ему показался сладким и холодным, хотя вокруг буйствовало лето. Ему понравилось это ощущение, и он сделал ещё один вдох, чувствуя как внутри всё заполняется тёплыми мурашками.
— Спасибо тебе большое. Ты самая лучшая на свете... репетиторша! — Андрей улыбнулся смущённо, осознав, что он выпалил признание, к которому был не готов.
— Ха-ха, какое важное уточнение, малыш! А ты — самый лучший на свете... двоечник, ха-ха! Ну, довольно нежностей, а то люди оборачиваются, да и в трусиках у меня какая-то теснота образовалась. Ты же не хочешь, чтобы мы были скомпрометированы появлением кое-чего лишнего у всех на глазах? — Марта Сергеевна ехидно подмигнула.
— Нет-нет, что Вы! — Андрей отпрянул и тут же заулыбался ещё шире. — Представляю, что бы за цирк все вокруг увидали, ха!
— Ты считаешь меня кем-то на подобие бабы с бородой?! — тон женщины мгновенно сменился.
— Нет, Марта Сергеевна! Вовсе нет! Я считаю Вас самой красивой... женщиной!
— Ох уж мне эти твои паузы, гадёныш! Доведёшь же меня — выдеру как сидорову козу!
— Да Вы и так это уже две недели делаете, будто в кредит наказываете...
— А кто тебя знает! Может, ты в будущем капризным будешь, а я тебя уже наказала! Выгодно же!
— То есть за прошедшие наказания мне теперь немного пошкодничать можно?
— Та-а-а-ак, своеволие просыпается у кого-то... Чувствую, требуется глубокая терапия! — Марта Сергеевна показно поправила в промежности своё «хозяйство».
— Не надо, не надо! Только не тут же! Я всё понял!
— Да расслабься, дурик! Пора бы уже мои шутки понимать, ха-ха! Пойдём ещё погуляем, и через час — домой. Сегодня нас ждёт большое веселье!
По улице, не принуждённо болтая шли миловидный юноша, на которого то и дело поглядывали такие же молоденькие

Вступление в новую жизнь

Как я стал шлюхой

Давно мечтал…