на гневно подпрыгнувшие сиськи, и был вынужден признаться:
— В сценарии после каждого слова «героиня» значится «большая грудь».
— Сергей! — ахнула Юленька. — Как вы могли?!
— Но ваше декольте, безусловно, будет выделяться, даже среди них! — поправился я.
— Ах, Сергей, — прикрыв глазки, она на секунду склонила голову мне на плечо, счастливая всем происходящим, довольная своим видом и влюблённая в саму себя: — Знаете, а ведь этот костюм не подходит большегрудым девушкам! Да-да-да. Грудь обвисает и прижимается. Красивого декольте вы никак не получите.
Она прижималась ко мне своей большой, ничуть не прилёгшей грудью, и я почувствовал, как у меня просто разрываются плавки.
— Значит, придётся взять вас, — двусмысленно прошептал ей в ответ. — Ваше декольте безупречно.
Юленька кокетливо захихикала и жарко выдохнула мне в ухо:
— Вы знаете, Сергей, а ведь я в лифчике!
— Юленька! — ахнул я, косясь на её сиськи и ясно видя просвечивающие сквозь натянувшуюся ткань голые соски. — Как можно! Лифчиков тогда не было.
Она захихикала:
— Да я чашечки вдвое свернула, и грудочку сверху положила, как в ладошки. И вот, вуаля! Поглядите, — она отстранилась и призывно заколыхала своими потрясающими грудями, — приподняты, собраны в кучу и совершенно обнажены под этим тонким шёлком! В сценическом костюме лифчик можно будет пришить к платью изнутри, и чудо свершилось: лифчик есть и его как бы нет! И снимается вместе с платьем одним движением.
Я стал вспоминать, как выглядит Ленин в своём гробу, чтоб член расслабился и не запачкал мне трусы.
— Потрясающе, Юленька! Если вы пройдёте кастинг, выпишу вам премиальные.
— Ах, кастинг! — всплеснула она руками, жарко глядя на меня, и вдруг подалась вперёд, предлагая декольте и влажные полураскрытые губы. — Чтож, проверьте мои актёрские способности!
Даже Ленин не помог. Если бы я был хоть чуть-чуть менее ответственным, я бы взял Юленьку за руку и отвёл в спальню. Безмерным усилием воли я заставил себя ответить:
— Конечно, Юленька. Давайте уже приступим к сцене.
Замерев на секунду в недоумении, она послала мне сексуальнейший обиженный взгляд и надула капризные губки:
— Давайте. Где сценарий?
— М-м... Видите ли, в вашей роли почти нет слов. Свирепые гунны по-французски не говорят. Вы же будете только молиться, на латыне. Ну, может быть, пара импровизаций...
Схватив мою руку, мягко прижалась к ней буферами в скользкой шёлковой обёртке:
— А! Я поняла! Сцены без слов наиболее сложны. Именно в них раскрывается актёрский талант. Поэтому вы и выбрали сцену с изнасилованием!
Её губы медленно и вкусно произнесли это слово.
— Совершенно верно.
— Но я не знаю латыни.
— Не страшно. Её никто не знает. Молитва же не в словах, она в душах. А в нашем случае — на лице. Это просто должно выглядеть как католическая молитва. Вы шепчите что-то на псевдо-латинском и играйте лицом.
— Хорошо, Сергей. Я поняла.
Юленька отстранилась и разгладила платьице, ещё более обнажив груди, так что наружу показались нежные краешки ореолов.
— Итак, монастырь захвачен варварами. Лаура в отчаянии молится Деве Марии, и та наставляет её встретить невзгоды со всем христианским смирением. Два свирепых гунна находят Лауру и, очарованные её красотой, насилуют девушку. Пользуясь абсолютной безнаказанностью, они делают всё неторопливо и вдумчиво. Мизансцена: вокруг — погружённый в сумрак высокий католический портал, из полутьмы выступает скорбная статуя Мадонны. Высоко вверху разноцветный витраж. Луч солнца пробивается сквозь него и падает на мозаичный пол. В луче света, коленопреклонённая, стоит Лаура. Внимание!.. Бросив на меня лукавый взгляд, Юленька неторопливо засунула руку в декольте и поправила груди, глянула на их безупречные округлости, прущие наружу, аккуратненько пальчиком заправила выглянувший любопытный сосочек, оставив ореолы почти на половину алеть мне в лицо, удовлетворённо опустила ресницы, вышла на середину комнаты, опустилась на колени и кивнула, что готова.
— И-и... — сглотнул я. — Мотор!
Лаура возвела очи к высокому своду, длинная тень ресниц легла на нежные персиковые щёчки. Молитвенно вытянув руки перед громадными грудями, она зашептала слова канона. Великий вождь свирепых гуннов, сопя, смотрел на девушку, выпятив на объёмном животе пряжку боевого ремня, напоминавшую узел завязанного пояса халата. Потом неторопливо пошёл вокруг, разглядывая колыхающиеся при судорожных вздохах груди монашки, тонкие запястья её сцепленных перед внушительным бюстом рук, льняные волосы, рассыпавшиеся по спине из-под платка, сверкающие блядские шпильки, вытягивающие изящные ступни в дьяволовы копытца, нежные полукружья ягодиц, сверкающие из-под подола мини-юбки сразу над кружевными резинками белоснежных чулок. Великий вождь не выдержал и пощипал эти упругие белые полушарья. Молитва прервалась лишь лёгким «Ах!». Урча, вождь ещё помял ягодички и, не удержавшись, за шею ткнул юную монашку мордой в пол — не больно, она амортизировала сиськами. Юбочка сползла по бёдрам, заголив роскошную жопу (ну куда тут денешься? любишь сиськи — получай в приданное жопу!) «Прогнись!», велел режиссер. «Ах, да!», моментально прогнулась в пояснице актриса, выпятив не очень-то узкий анальчик и великолепную, похожую на сочный персик пиздёшку — с сомкнутыми большими половыми губами, гладенькую, голенькую, бархатистую. Великий вождь задрожал, даже не пытаясь усмирить вздыбившуюся в паху страсть, и провёл пальцем по половой щели. Лаура вновь нежно ахнула, ягодички отпрянули, сжавшись, но уже в следующую секунду подались обратно, ещё больше прогнувщись и ещё призывнее раскрывшись. Ахиренным усилием воли вождь сдержался и не начал вылизывать это манящее аппетитное совершенство. Вместо этого он несколько раз шлёпнул попочку снизу-вверх, заставив её затрепетать, сгрёб в кулак льняные волосы и грубо, но аккуратно, вернул Лауру в вертикальное коленопреклоненное положение. Обошёл, пыхтя, как боров, и за подбородок поднял чуть ли не уткнувшееся в подушки грудей лицо. Девушка ответила страстным взглядом полных слёз глаз. Несочетаемое выражение перевернуло что-то в душе великого вождя, и он дважды наотмашь ударил монашку по бледным щекам. Щечки заалели, сделав девушку ещё желаннее. Простонав, она жарче зашептала свою молитву. Вождь секунду, пыхтя, смотрел на её вздымающиеся груди, потом сунул в декольте обе руки и горстями выхлебал их наружу: огромные, загорелые, с крупными, с ладонь, розовыми набухшими ореолами, — дрожащими руками сжал этот фантастический бюст, приподнял и, застонав, врюхался в прохладную нежность лицом. Католическая молитва приобрела пришёптывающую чувственность Энигмы. Варвар мял сводящие с ума сиськи, тёр их о трёхдневную щетину, тянул за соски, лизал, ловя на вкус границу между бархатной кожей и нежными ореолами, задыхался, окутанный прохладной мякотью, и сжимал девичьи подушки вокруг головы, чтоб задохнуться ещё больше, чтоб начать дышать этим счастьем, этим огромным, нежным, мнущимся великолепием, этой мечтой! Руки Лауры невесомо легли на затылок великого вождя и игриво прошлись по волосам...
Оглушительно щёлкнула входная дверь.
Юленька вскрикнула, отшатнулась, сев на пятки, и прикрыла крест-накрест руками здоровенные буфера.
Блядь, как он опять не вовремя! Или сегодня как раз вовремя? Потому что через минуту великий вождь гуннов был бы оттрахан католической монашкой прямо на дорогущей японской циновке посреди квартиры-студии на пятнадцатом этаже в самом центре Москвы.
— Ну что, на каком этапе? — в комнату вошёл сияющий Георгич, маленький, носатый, с вечно голодными до баб выкаченными глазами.
— Сергей?! — истерично воскликнула Юленька. Её тонкие руки просто физически не могли спрятать огромные груди. Те выпирали в каждую свободную щель и любопытно таращились своими огромными нежными сосками.
— Не пугайтесь, Юленька, — вздохнул я. — Это Семён Георгиевич, наш продюсер, вы его знаете.
— Но, Сергей, мы так не договаривались!
— Он полноценный член съемочной группы, Юленька. Он имеет право присутствовать и на съёмках, и на кастингах.
— Сергей, — страстно шепнула Юленька, поймав мой взгляд умоляющими, влажными глазами. — Пожалуйста, я думала, мы проведём кастинг тет-а-тет...
И поймав мою руку, сжала её между своими здоровенными грудями. Я глядел на неё в каком-то безумии. Никогда ещё не был я настолько готов отослать Георгорича прочь и отдаться той ночи, что обещают мне эти глаза. Да чего там ночи! Целому уикенду! Целой неделе!..
Но мужик друга за сиськи не продаст.
— Он мне нужен для роли второго свирепого гунна.
Хорошо, что она не додумалась пососать мне пальцы — мог и не устоять.
Вместо этого Юленька отбросила мою руку, будто это я начал её лапать, и ответила гневным взглядом.
— Да ладно тебе, Юлька, — встрял Геогрич, — всё равно тебя голую на съёмках заценю! Какая разница?
— Сергей, я не готова проводить кастинг толпой.
Вздохнув, я присел на корточки и со страданием взглянул ей в глаза:
— В таком случае, вы можете быть свободны. О своём решении мы сообщим вам по телефону.
Юленька заморгала глазками в возмущении и обиде, но вместо слов сунула молитвенно сложенные ладошки себе между голыми грудями, тем самым свесив их через руки, и, возведя очи к потолку, звонко запела псевдо-латинскую чушь.
Мы с Георгичем переглянулись и он, зверски мне улыбнувшись, показал большие пальцы.
Свирепые гунны вновь пошли вокруг монашки...
— Вот это вымя! — закричал, увидев, Георгич. — Куда тебе больше, собака?
— Видел бы ты, как она их спрятала, — проворчал я.
«Католическая молитва» захлебнулась гневным всхлипом. Опережая возмущение, которое вполне могло закончиться бегством из квартиры, я из-за спины девушки показал Георгичу кулак и спокойно сказал:
— Нижайше прошу нас простить, Юленька. Просто Георгич оказался восхищён вашими внешними данными и, ПОСКОЛЬКУ ДЕБИЛ, выразил своё восхищение единственными доступными ему выражениями. Не пугайтесь его, на самом деле он безобидный.
Важно покивав, что согласен со мной, Георгич изрёк голосом свирепого гунна:
— Молчать, белобрысая дева!

Я очень люблю свою маму…

Загадочный Нехнакомец

Из дневника Виктора — успокоить мамочку