дверей нашего класса. Мы вошли, там уже находилась «немка», которая напугалась моего бесстыдного акта самоудовлетворения, завуч по воспитательной работе, Надежда Сергеевна и сама директриса, Татьяна Анатольевна. Мне указали на стул, но я еще не успел сесть, как Надежда Сергеевна начала разговор:
— Ну что, Ваня, может, психиатру тебя показать? Никогда бы не поверила! Один их самых успешных учеников параллели! А!
— Что?... Поче... — тихо попытался возразить я.
— А то! Рукоблудством заниматься — кто тебя этому научил? Да еще посреди коридора! Практически у всех на глазах!
— Чем, простите?
— Не прикидывайся, — возразила немка.
— Я ничего не могу понять. О чем речь?
Татьяна Анатольевна, сделав успокаивающий жест в сторону завуча и «немки», спокойно ответила:
— Иван, Ирина Геннадиевна утверждает, что вчера застала тебя на третьем этаже в коридоре, занимающимся онанизмом. Это правда?
— Чем? — я пытался изобразить недоумение, изобразив гримасу удивления на лице.
— Тем! Не прикидывайся, бесстыдник! — не унималась Ирина Геннадиевна — Может, тебе причинное место красным перцем намазать?
— Вань, это правда или нет? — спросила директриса.
Похоже, они собирались играть в плохую и злую училку. Лишь бы не проболтаться...
Я попытался изобразить непонимание, смешанное с обидой...
— Да что... Как?... Вы... Че за бред?
— Нет, ну вы посмотрите!
Татьяна Анатольевна, сняв очки, спокойно пыталась разъяснить ситуацию:
— Вань, понимаешь, все бы ничего. Если б ты сделал это в чулане, или в туалете, ну, в любом безлюдном месте — тебе бы ничего не было. Но тут... Делать это прилюдно — девианта, понимаешь... Мы, как педагоги, обязаны...
— Да не делал я ничего!
Воцарилось короткое молчание. Первым его нарушила директриса:
— Почему мы должны тебе верить?
— А почему вы должны верить ей? — и я пальцами указал на немку.
Это был хук. На самом деле, я играл ва-банк. Если уж здесь нет даже «русички» и «исторички», значит, они думают, что коридор был пустой. А, если не было свидетелей, значит слова «немки» бездоказательны. Но, и мои тоже — бездоказательны. Рассказывать о лесбийском сексе в кабинете истории я не собирался. Как отреагирует директриса на однополую связь двух педагогов — неизвестно, но тогда бы я точно выдал себя. Ну, и потом мне еще предстояло экзамен по литературе сдавать.
Хотя... Сейчас я был близок к тому, чтобы закончить школу со справкой, да и еще будучи обвиненным в отклонении развития.
— Она — учитель, — парировала директриса.
— И все? Вы верите ей только потому, что она учитель?
Мне казалось, что я напрасно взываю их к справедливости суждений. В конце концов, все помнят фразу: «Звонок на перемену дается для учителя, а на урок — для ученика». Может, это предрассудки у учителей такие: все ученики — врут, даже если они отличники, учитель — всегда прав, и прочее... Ладно, я нашкодил... Но! Ведь они должны понимать, что нужно иметь доказательства, кто бы что не говорил.
Да и я сам тоже хорош. Устроил онанизм посреди белого дня в родной школе. Ради минутного удовольствия лишаюсь нормальной жизни — можно и так сказать. Чем я только думал?... Хотя — понятно чем...
— Смотри, — продолжала директриса, — вахтер видел тебя выходящим из школы около восьми вечера... Ирина Геннадиевна утверждает, что примерно в это же время застала тебя за актом рукоблудия.
— Ну да, около восьми я вышел из школы. Я настраивал аппаратуру в актовом... Людмила Валерьевна там была... Потом вернулся в кабинет русского, взял сумку и пошел.
Учителя переглянулись между собой...
— Людмила Валерьевна? — переспросила директриса.
— Да.
Опять молчание.
— И она была одна?
Я понял, что сейчас могу сболтнуть лишнего.
— Была... В смысле?... Где? В актовом? Ну, там же я еще был...
— Так, Ирина Геннадиевна, так где, вы говорите, увидели Ланьковского? — Татьяна Анатольевна произнесла мою фамилию.
— У кабинета истории.
Директриса утвердительно покачала головой. Немного помолчала.
— Ладно, Вань, иди, — сказал она, тяжело вздохнув.
Я вышел из кабинета директора и вздохнул. Пронесло или нет? И что они имели ввиду, когда расспрашивали про «русичку»? Видимо, тут было все неспроста, и я чего-то не знал.
В остальном же день проходил буднично, хотя и доставлял мне массу волнений по поводу моей собственной судьбы. О происшедшем практически никто не знал, и это радовало. Однако же, проходя мимо директорского кабинета, я смог заметить, что Людмила Валерьевна вышла из него, и, прикрывая лицо рукой, не замечая меня, отправилась к себе в кабинет. Мельком я успел заметить что «историчка» осталась в кабинете.
«Вот тебе новость... « — подумал я. Сегодня последний урок — литература, и не хватало мне еще встречи глазами с учительницей. Видимо, у нее был какой-то разговор с директором, и, судя по всему, разговор мог коснуться меня. Неужели, учителя что-то знали о тайной связи двух педагогов? Видимо, следующее полугодие для меня не будет простым. Жизнь усложнялась не по дням, а по часам...
Тем не менее, урок прошел буднично, я лишь в конце, когда все уже вышли из класса, и собирались идти домой, я услышал:
— Ланьковский, задержись!
Я обернулся.
— Закрой дверь.
Я выполнил просьбу, и мы остались с «русичкой» наедине. Сердце колотилось, мне опять стало не по себе. Похоже, «разборки» еще не закончились.
— Сядь здесь, — она показала мне на первую парту перед учительским столом.
Я опять повиновался.
Она села напротив меня, на свое место, и подперев лоб ладонью, замолчала. Я заметил лишь, что она смотрит на фотографию, лежащую под стеклом. На ней, искренне улыбаясь, и святясь счастьем, сидели, обнявшись, две женщины — учитель истории и учитель русского языка и литературы.
Она долго вглядывалась в фото. Глаза ее были полны печали, и в них я увидел какую-то странную грусть, какую я не видел нигде. Казалось, что я могу разглядеть каждую клеточку кожи ее лица, каждую миллиметр ее мягких красивых губ, родинку на ее щеке, и ее шею, которая казалась мне верхом изящества.
Что-то происходило со мной. Мне хотелось отрывать от нее взгляда. Мне было хорошо, но я не мог это связать с сексуальным вожделением. Мне просто нравилось на нее смотреть. И я бы хотел, чтоб это длилось как это можно дольше.
— Скажи мне, что ты видел?
Нега прервалась. Людмила Валерьевна смотрела прямо в глаза, она желала получить ответ.
— Что, простите? — я решил продолжить играть в дурачка. Хотя здесь это могло и не сработать, мы, в сущности, были на одной стороне баррикад.
— Ты стоял под дверью кабинета истории и занимался онанизмом вовсю. Что ты видел?
Я понял, что я покраснел. Просто кожей почувствовал, как лицо налилось багрянцем. Тут уже отпираться было бессмысленно.
И мы одни в кабинете... Как она поступит, когда я раскрою ей карты?
— Я видел все... — тихо выдавил я.
Она закрыла лицо руками. Мне показалось, что она заплакала, мне послышались всхлипы.
— Пошел вон!... — не отнимаю рук от лица сказала она.
Я взял сумку и вышел из кабинета. Да, жизнь не бывает легкой, когда рушишь ее собственными руками и половыми органами...
* * *
Два дня перед выходными прошли так же буднично, но в обстановке страха. Я пытался в коридоре не встречаться глазами ни с «историчкой», ни с «русичкой», хотя на уроке истории нам обоим пришлось покраснеть друг перед другом, когда я отвечал домашнее задание. «Классуха», директриса и завуч ограничивались обычным «Здрасте». Словом, все вели себя так, будто ничего не произошло. Фотографии, сделанные мной через замочную скважину, я удалил — теперь они были не нужны.
Но все это время образ Людмилы Валерьевны, расстроенной и плачущей, такой мягкой и женственной, не выходил у меня из головы. Все свободное время я вспоминал наш короткий разговор в классе, и понимал, что влюбляюсь. Что я мог с собой поделать? Моей первой любовью в жизни стала учительница русского языка. Это было глупо, но приятно.
И в тоже время мерзости этой ситуации прибавлял мой проклятый онанизм. Это была не просто ложка, это была целая цистерна дегтя.
Но, тем временем, наступил понедельник — последний день перед новогодними каникулами, день сокращенных уроков и школьной дискотеки, для которой я настраивал аппаратуру.
Наряженная елка посередине, старшеклассницы в откровенных блузках, однокласнники, которые пытаются казаться брутальными, вино, распиваемое под лестницей — вот они, все атрибуты настоящей школьной дискотеки. Вино пить звали и меня, но я отказался. Сегодня я хотел быть трезвым — я желал признаться в любви своей любимой учительнице. Она, как классный руководитель параллельного класса, должна была присутствовать на дискотеке — следить за порядком и моралью поведения учеников. Другого момента у меня могло не быть, решил я. Все время я пытался поймать ее взгляд, но она будто чувствовала это, и я никак не мог взглянуть ей в глаза. Но, тем не менее, я не мог поступить иначе.
И, когда объявили «медляк», я рискунул.
Я подошел к ней. Сердце колотилось бешено, казалось, что все окружающие слышали, как бьется сердце, пытаясь вырваться из груди.
— Людмила Валерьевна, я могу пригласить вас? — я протянул руку.
— Что? — она пыталась оглянуться, что бы поймать взгляд кого-то из учителей, пытаясь найти подмогу, но стоящие рядом учителя были заняты какими-то разговорами. Они даже не заметили, как я к ней подошел.
Я повторил вопрос.
Признаться, я не ожидал такой ответной реакции. Она могла отказаться — ей это ничего не стоило. Да и кто захочет танцевать с эксгибиционистом. Того и гляди: выкинет очередной фортель.
Но она согласилась, видимо опасаясь разговоров за спиной. Но, быть может, у нее была другая причина.
И я повел ее.
Танцевали мы, честно сказать, на пионерском расстоянии. Да и за шею она не могла меня обнять, как это делали одноклассницы. Одна ее рука была у меня на плече, другую она вложила мне в ладонь и мы сделали «лодочку».
Это было верхом платонического наслаждения. Я пытался поймать каждый трепет ее тела, хотел угадать ее желания. Я думал, что мне удается это. Она благоухала божественно — ее духи

Моя удачная травма. Часть 3

Тайное желание ч.1

Хорошее начало отпуска