их в беседах. Я готовилась принять веру и каждый день читала толстую религиозную книгу, а он истолковывал непонятные места. Как ни странно, в ней вовсе не говорилось про бесправие женщин, про домашнее насилие, про сексуальное рабство, про закрытые одежды, про ненависть к представителям другой веры. Это была правильная и добрая книга про всеобщую, взаимную любовь разных народов и рас, мужчин и женщин, Б-га и людей. А похотливый лицемер находил в ней то, чего там не было, оправдывая все мерзости жизни, в том числе совершаемые его семейкой, именем Господа. На мои осторожные, продуманные вопросы он уверенно отвечал собственным толкованием канонов религии и сердился на мое любопытство.
Застыв перед зеркалом, я наблюдаю, как любовник застегивает на мне очередное тяжелое драгоценное колье, устраивая переливающиеся камни меж обнаженных грудей. (интереснейшие занятия — массаж и танцы. Никогда ранее не занимавшаяся ими (я увлекалась спортом; от массажа была и вовсе далека), я открыла для себя новый волнующий мир. Хореограф, поначалу критиковавшая мои неумелые потуги изящно крутить бедрами и мелко трясти грудью, потихоньку начала хвалить. Она с гордостью отчитывалась перед хозяином о моих успехах, отрабатывая немалый гонорар. Когда впервые под волшебную восточную музыку я вращала бёдрами и грудью, взмахивая прозрачным покрывалом, Салман-ага благосклонно качал головой. Что и говорить, теперь у меня был единственный благодарный зритель, щедро даривший мне аплодисменты после. Снимая по его знаку с себя поочередно детали одежды, я заканчивала танец уже в его объятиях. Он пылко сжимал мое уставшее тело, увлекал на постель, зарываясь седой головой меж моих ног. Нисколько не похожи были эти оральные ласки на прежние, даримые женихом. Престарелый любовник был ненасытен и необуздан: огнём горело истерзанное его губами влагалище, с хлюпаньем принимавшее позже напряжённый член. Когда становилось невыносимым напористое всасывание и пощипывание нежных складочек, покусывание и вытягивание клитора, я стонала, разрешая любовнику думать, что от страсти Какое-то тяжелое возбуждение охватывало меня, лежащую, раскинув руки и ноги, на смятой постели. Не оргазм, конечно, нет, никакой радости от сношений я не испытывала. Что-то вроде нервного потрясения от нежеланного, насильственного вторжения в организм. — А теперь разомни меня нежно, как ты умеешь, — едва отойдя от любовных конвульсий, требовал хозяин. И я показывала свои новоприобретенные навыки, растирая и поглаживая его дряблую кожу. Слизав наши соки с ухоженной старческой промежности, завершала массаж, вытянувшись рядом с пресыщенным сластолюбцем.
Лалла, верующая в истинного Б-га.
Патриарх решил, видимо, раз и навсегда указать родственникам, кто в семье диктует правила (наверное, в ответ на их недовольство). Вечером велел одеться в длинную тонкую рубаху и повел в семейную баню мыться. Млея на горячей лавке под моими пальцами, разминающими его кожу, он удержал меня и не разрешил уйти, когда зашли его сыновья, обернутые полотенцами. Как ни в чем не бывало, он поздоровался с ними и продолжил беседовать со мной. Поворачиваясь с боку на бок, насмешливо посматривал на молчаливых сыновей, ерзавших на лавках. И на меня в мокром, плотно облепившем тело платье. Неспешно закончив массаж, пригласил всех в парную, где уселся рядом со мной напротив сыновей. Покрасневшие от жары отпрыски вели с отцом деловую беседу и незаметно пялились на мое вспотевшее тело под тонкой тканью. Раскинувшись на лежанке, я лениво наблюдала за купанием в бассейне мужчин, пока отец не попрощался с сыновьями, недвусмысленно дав понять, что не задерживает их. Уходящие сыновья видели, как папаша, призывно улыбаясь, подходил ко мне. Как мы, обнажённые, лежа валетом на боку, вжавшись в пах друг друга, сосем горячую плоть, они видеть не могли. Привычно вытерпев темпераментные ласки любовника и проглотив густую сперму, я с наслаждением нырнула в прохладный бассейн. — Ты хотела принять нашу веру? — огорошил меня вопросом старик, когда я вынырнула, отфыркиваясь.
Я приняла веру хозяина и выбранное им для меня имя — Лалла. Так зовут одну из принцесс королевского дома, чья жизнь совсем не похожа на мою — бесправной наложницы. Имя означает что-то вроде «возлюбленная, цветок». Салман-ага одарил меня очередными драгоценностями и заказал несколько новых нарядов.
Безутешная невеста.
После успешного постельного сеанса с новообращенной единоверкой, хозяин с полуулыбкой внимательно взглянул на меня, придвинулся и прижал головой мою влажную грудь. — Я говорил со священником... Я смогу жениться на тебе через 2 месяца, когда пройдет пост... Кого ты хочешь посаженым отцом? Шакира? У меня задрожали губы и руки, обнимающие его плечи. Он почувствовал: — Ты удивлена? Я едва дышала: — Да... Свадьба?... Разве вам плохо со мной?... Он опустил горячую руку на мой лобок: — Колется... Побрею тебя сегодня... А ты меня... Нехорошо юной красивой женщине быть одной... Жить в грехе... Ты теперь не неверная... У нас есть законы... Без защитника нельзя... Что с тобой будет, если я умру? Кто позаботится о тебе (другая была бы признательна за эту заботу, но не в моём случае)? Состояния у тебя нет... родителей тоже... Я теперь твоя семья. Или ты предпочитаешь моих сыновей? — Мама у меня... там... — я боялась произнести запретное имя своей Родины, опасаясь вспышки его гнева. — Она тебе чужая... неверная... ты теперь не можешь общаться с ней... это грех, — в который уже раз по-своему истолковал священные книги этот знаток религии, чувствительно сжимая мою влажнеющую промежность. — Вы оставите жену? — Зачем? Это не требуется. Ты будешь моей второй женой... любимой... — он едва касается моих дрожащих губ своими твердыми и усмехается, увидев моё смятение. — Почему все невесты расстраиваются? Боятся неизвестности? Тебе нечего бояться, ты как следует узнала меня. Доверься мне, и мы будем очень счастливы вместе. Объездим весь мир! Воспитаем детей! Первый будет мальчик, потом можно и девочку... Я хочу от тебя много детей... Он пытается проникнуть между моими сведенными бедрами; я чуть развожу ноги, и сластолюбивый циник проталкивает руку в полусухую вагину, причиняя мне болезненный дискомфорт.
— А что скажут ваши сыновья?... Родственники? — из последних сил сопротивляюсь я, стараясь не возбудить подозрений «жениха». Он презрительно смеется, далеко запуская пальцы в увлажняющийся проход: — Ничего не скажут!... Позавидуют!... — А как же то, что я не была девственницей, когда мы познакомились (осталось ещё напомнить про Омара)? — Сейчас этому не придают большого значения... Зато ты будешь мне верной женой, правда, моя золотоволосая Лалла? — длинные костлявые пальцы проникают почти до матки, грозя задеть спираль, надежно защищающую меня от грязного семени похотливых самцов. Боль сбивает меня с толку, мешая изыскивать новые поводы избежать печальной участи. — Мой возлюбленный тюльпан, — перефразирует хозяин моё новое имя, усиленно работая рукой, — ведь мы любим друг друга, а это дар небес! Расскажи, когда ты поняла, что влюблена? Его пыхтение у меня на груди и собственные мучительные мысли не дают мне сосредоточиться: — Когда поняла, что люблю? Когда Омар... Сердитое сопение... Глубоко погруженная в меня рука остановилась... — Я полюбила... полюбила... когда видела вас по скайпу... вы были так... любезны со мной... А потом, когда... когда... увидела вас здесь... Вы мне сразу понравились... Когда вы пожалели меня... — не слушающиеся меня губы отказываются произносить слова любви, в то время как хочется кричать и выть от горя, крушить равнодушный лицемерный мир вокруг. — Когда... подарили меня своим... вниманием... и... заботой... — И любовью, — наставительно закончил он, вынув руку из хлюпнувшего отверстия, внимательно рассмотрел её и поднёс к моим губам...
— Порадуй меня, раз так любишь! — он деловито поднялся с меня и, не придавая значения расстроенному виду, почти сел мне на лицо. — Нет, не там... Там... — приблизив зад к моему лицу. — Язычком... и пальчиком... нежно, как ты умеешь... Я беззвучно плачу ночью, зажимая рот подушкой, чтоб не разбудить утомленного мужчину.
Призрачная надежда.
Моему горю не было предела. Оставшись наедине с верной Джейн, я умоляю её придумать хоть что-нибудь для моего спасения, предлагая ей любые украшения. Она отодвигает побрякушки и рассказывает, что вскоре истекает срок контракта одной из служанок, та возвращается домой. Может быть, удастся её уговорить незаметно отнести письма на почту, когда та покинет дворец. Надежды мало, но стоит попробовать. Я зашиваю письма и дорогое колье в одно из своих платьев, которое намереваюсь отдать той девушке. И жду сигнала Джейн, когда придёт время.
Пока мы с филиппинкой ожидаем подходящего случая, Салман-ага торопится: идея со свадьбой так захватила его, что он решил не тянуть с наследниками, и раз уж мы все равно живем вместе, предпринять соответствующие усилия. — Ты не обязательно сразу забеременеешь, зачатие может не наступать сколь угодно долго, а в моем возрасте нельзя тянуть, — убеждает он меня, крепко обняв на заднем сидении автомобиля. Мы едем в клинику избавляться от последних препятствий к зачатию. Нас сопровождают трое крепких слуг, не спускающих с меня глаз. Я, не скрываясь, плачу, а он твердит, что это — от счастья и я просто напугана внезапностью его предложения. — Ты должна привыкнуть к мысли, что ты теперь замужем... почти замужем... Я понимаю, тебе страшно. Но это скоро пройдет. Я заставлю тебя забыть грустное прошлое... Отныне твоя жизнь здесь, рядом со мной, с нашими будущими детьми... Едва сдерживая желание вцепиться ногтями в лицо мерзкому старику, маскирую все за спасительными слезами. Чувствуя серьезность шага, хозяин даже не сердится на моё неуместное огорчение. В клинике иностранка-врач освобождает меня от защиты; заехав по дороге в модный магазин, мы возвращаемся в мою тюрьму.
Я прошу разрешения побыть одной, и старик, недовольно скривившись, оставляет меня. Закрывшись в комнате, наплевав на приличия, я громко рыдаю и всерьез подумываю о смерти. Только трусость

Как я трахнул подругу жены

Однажды, в командировке

Последнее лето в деревне